была видна зловеще-отчетливо. Они летели углом, как стая гусей, почти касаясь крыльями друг друга, а когда приблизились, то солнечным огнем вспыхнули застекленные кабины и в бинокль стали видны подвешенные под крыльями белоголовые торпеды. Старший артиллерист-зенитчик, выждав, когда самолеты приблизятся, скомандовал: «Огонь!» Тотчас застучали автоматические пушки, красные и голубые трассы протянулись навстречу самолетам, белые ватные облачка разрывов повисли в воздухе. Небо стало рябым, среди облачков замелькали искры — рвались снаряды. Артиллерист скомандовал, разрывы подтянулись к самолетам, одна из машин накренилась, чиркнула крылом по воде, перевернулась и, выбросив клуб черного дыма, исчезла. Кто-то слабо закричал: «Банзай!» Самолеты беспорядочно бросали торпеды, взметывая белые фонтанчики, те падали в воду. Сбросив торпеды, машины разворачивались и, показав на мгновение беззащитное голое брюхо и такие же беззащитные светлые крылья, торопливо спешили уйти. Один самолет бросил торпеду поздно, она упала невдалеке от борта. Командир «Ямато» даже поднял руку, словно защищаясь; но торпеда ушла, поднырнула под корабль. Самолет с ревом и грохотом пронесся над самыми мачтами. Люди, сгрудившиеся около открытых, без щитов, автоматов, увидели сквозь блестящее стекло кабины головы двух летчиков, какие-то тряпочки, висящие под крыльями, и каждую заклепку в длинном рыбьем теле машины. Орудия не успели открыть огонь, самолет помчался прочь, мечась из стороны в сторону, как зверь, который спасается бегством.
Вскоре появились бомбардировщики. Они подкрались незаметно, на большой высоте, образовали круг и стали по одному вываливаться из него. Каждый несся к воде, отвратительно воя. От каждого отделялась горсть бомб и мчалась, продолжая острую линию падения самолета. Теперь били все орудия линкора, и снопы трасс, скрещиваясь, впивались в дрожащие, сверкающие машины.
Первая бомба попала в корму. Среди грохота боя звук от ее разрыва остался незамеченным, но в боевой рубке тотчас зазвонили телефоны и голоса наперебой стали докладывать: горит погреб, тридцать человек унесли в корабельный госпиталь, три ствола вышли из строя.
Вторая волна торпедоносцев оказалась удачливее. Линкор дважды вздрогнул, вспышки озарили стекла дальномеров, из-под борта поднялись и обрушились два пенных столба.
— Попадания в районе мидельшпангоута. Пожар у кормовой мачты, — пролаяли телефоны.
В башне пахнет порохом и стоит необычная тишина. Кресло наклонено, в окулярах визира непривычно косо застыла синяя полоса горизонта. Около орудий — полуголые, с искаженными лицами матросы. Суги Кадзума оторвал глаза от окуляров, хотел было встать — нестерпимо болели спина и грудь, — схватился рукой за металлический поручень — пальцы соскользнули, вспомнил про брата, неловко, скрючившись в жестком дрожащем полом кресле, вырвал из зажимов тяжелую металлическую телефонную трубку, торопливо набрал номер кормовой башни. Трубка молчала.
Кресло под ним продолжало медленно наклоняться. Суги снова заглянул в визир. Светлый, полный воды и воздуха стеклянный кружок… Горизонт теперь пересекал его наискосок Это значило, что у корабля уже сильный крен. С грохотом откинулась, ударила в броню, распахнулась дверь, в проеме выросла фигура незнакомого офицера. Лицо измазано черным, левая рука висит как плеть, вместо кисти — белая кукла.
— Какая башня? — хрипло выдавил офицер и, теряя силы, сел на пол.
— Первая носовая, — торопливо ответил Суги.
— В машинном отделении пожар. Горит корма. — Вошедший поднес куклу к глазам, лицо его исказила гримаса боли.
— Как вы прошли сюда? Все двери задраены.
— Какая разница, сейчас мы перевернемся! — Матросы с ужасом, оглядываясь на Суги, слушали вошедшего.
— Пытался найти командира, чтобы умереть рядом с ним, — сказал офицер, и в глазах его появился блеск — Зенитные орудия не могут больше стрелять, крен чересчур велик.
— Мы тоже не можем, — сказал Суги. — Мы стреляли по низко летящим торпедоносцам, вели заградительный огонь. Что горит?
— Пороховые погреба.
«Там Ямадо, Ямадо…» Суги прижался лбом к визиру и начал что-то просительно шептать. Кресло под ним вздрогнуло, в окулярах, в голубом наклонном небе, над медленно ползущим эсминцем, зарябили белые комочки разрывов. «Снова летят», — тоскливо подумал Суги и вцепился двумя руками в кресло. «…Милая, добрая мама…» Самолеты миновали корабли охранения и начали сближаться с линкором. Уже не стреляло ни одно орудие. Сейчас длинные белоголовые торпеды с неподвижными до времени винтами медленно отделятся от самолетов и начнут зловеще приближаться к воде. Семь богов в бумажном доме на склоне зеленой горы… Снег, благостно падающий на красные сосновые ветви… Одеяло, под которым так тепло было ногам… Суровое и спокойное лицо отца. «Вы будете служить на одном корабле, самый могучий корабль в мире…» Торпеды, вздымая фонтан брызг, прикасаются к воде, зарываются в нее; вот завертелись винты, подводные снаряды, обретя силу и скорость, направляются к нему, к Суги… От взрыва он вылетел из кресла. Башня с матросами, цепляющимися за стенки, с чужим раненым офицером, нелепо катящимся по полу, стала медленно наклоняться. Последнее, что видел Суги Кадзума, был огромный черный снаряд, вылезающий из лотка элеватора. Снаряд повис в воздухе, а потом стал надвигаться на него, увеличиваясь в размерах и закрывая собой весь мир…
Для команд японских миноносцев линкор погиб, изменив очертания: из громады мачт, башен и труб он превратился в лежащий без движения длинный, красный, цвета сурика, которым было выкрашено днище корабля, остров. По нему ползали крошечные человеческие фигурки — пытаясь спастись, люди выкарабкались на него. Неожиданно остров стал уменьшаться, один его бок приподнялся — корабль пытался в последний раз выпрямиться — и исчез под водой, выбросив облако брызг и пара.
Для американских летчиков, которые следили издалека, светло-серый корабль, опуская все ниже к воде мачты и трубы, превратился сперва в черную, а потом в красную полоску и наконец исчез, оставив на поверхности дрожащее белое пятно. Людей летчики не заметили.
Для команды «Ямато», для тех, кто не стал искать спасения на днище перевернутого корабля, а отплыл сколько мог в сторону, линкор умирал медленно. Вначале они услышали грохот — это сорвались с места котлы, отделились от барбетов и начали падать и тонуть орудийные башни, потом огромное красное днище стало погружаться. Когда оно исчезло, на его месте неожиданно вырос водяной холм. Холм осел, а там, где он только что был, начала стремительно, с ревом расти воронка. По зеленым наклонным стенам ее покатились в черную глубину люди…
Последним утонул Ямадо Кадзума. Его не затянуло под воду. Он долго кружил среди шуршащих пузырей и кричал: «Суги!» Потом брюки, китель, ботинки стали, как гири. Захлебываясь, он продолжал кричать: он понял, что любит брата больше, чем отца, больше, чем мать, любит больше всех на свете!
