табачным дымком, и он вытеснил этот тревожный сырой запах.
Когда Таня рассказала об этом в школе девчонкам, те рассмеялись:
— А что ты, дура, не знала?
О замужестве они говорили все время. Знали: выходить лучше всего за лейтенанта, хуже — за мичмана, в крайнем случае — за матроса, можно загреметь в деревню.
И еще они говорили:
— Жена морского офицера — это на всю жизнь. А хорошо или плохо — не угадаешь.
Сама она вышла замуж неожиданно. Училась уже в техникуме, без конца читала книги. Школьные подруги пригласили на вечеринку. Позже всех пришел незнакомый старший лейтенант. На погонах значки — скрещенные молнии, связист. Не танцевал, а сидел в стороне и внимательно всех рассматривал. Когда уже стали убирать стол и расходиться, подсел к Тане. Чтобы не молчать, она спросила:
— Вы ведь не здешний. Приехали издалека?
— С Дальнего Востока, Приморье — слыхали?
— Конечно.
Добавил:
— Приехал жениться. Через два дня уезжаю.
— Как так — жениться? Так не женятся, — удивилась она.
— А мне надо. Так можно я тебя провожу?
Она растерялась, потому что он сказал «тебя», словно уже обнял. Пока шли до дома, говорили о пустяках.
— Что с тобой? — спросила мать, когда Таня вошла в комнату и застыла в раздумии. Он сказал: «Я зайду завтра. Сходим в кино». Надо было сказать «Нет». Не сказала, подумала: «Это он так ухаживает». Стало больно.
На другой день не тянул, а сразу предложил уехать с ним.
— Поезжай, — сказала мать. — Все равно не знаешь, что потеряешь. Вон Потылиха, с двумя мужьями живет.
Потылиха была гадалкой. Она жила в доме напротив. Ходила в засаленной пестрой дорогой шали, в мужских башмаках, курила и кричала на Таню и на других детей.
Клоун был ее первым мужем. Они познакомились в Ялте до революции, гадалка ездила туда ворожить, а клоун работал в цирке-шапито. Познакомились во время представления. У клоуна был номер: спасаясь от коверного ? метлой, он прыгал в публику и, сидя на коленях у какой-нибудь дамы, визжал и дрыгал ногами. Гадалка испугалась, когда он прыгнул к ней, ударила его, столкнула на пол. Публика очень смеялась. Вечером на бульваре у кипарисов к ней подошел застенчивый пожилой человек
— Простите, мадам, это был я, — сказал он.
Они поженились. Клоун часто приезжал в Севастополь. У них родился и умер ребенок. После его смерти клоун больше не приезжал. Гадалка вышла снова замуж — за хромого сапожника. Началась Гражданская война. Однажды, когда по улицам ходили всю ночь, громыхая сапогами, патрули красных, в окно постучали. Не зажигая света, она отвела пальцем угол занавески. Под окном кто-то сидел на корточках. Долгая печальная жизнь сделала женщину бесстрашной, она открыла дверь. В комнату вполз на четвереньках человек Он упал. Она зажгла спичку и поднесла огонь к его лицу — это был клоун, постаревший, в форме врангелевского солдата, со срезанными петлицами и пуговицами. Его спрятали во дворе: между виноградной беседкой и уборной, вырыли яму, ее закрыли досками, перепачканными калом. Первые дни от запаха нечистот клоуна рвало. По ночам он вылезал, садился у закрытой калитки и часто дышал. Через щели в гнилых досках с улицы струился воздух, в нем были запахи моря, чужих дворов и дыма — в городе горели дома. Клоун сидел, сняв рубаху и штаны, подставляя воздуху незалеченные раны. Во двор часто приходили патрули, солдаты входили в уборную, наступали на лежащие на яме доски. Сапожник работал во дворе. Задыхаясь от вони, клоун лежал в яме и слушал, как он, не торопясь, мягко стучит молотком, как рвет зубами дратву и трет напильником по резине.
Так они жили годы. Значит, можно и так
Ветер с моря мчит по узким, с одноэтажными домами, изогнутым улицам, забирается под куртку, пронизывает теплой сыростью до костей. Он гонит по мелкому, с отвесными каменными берегами каналу черные морщины, змеятся, отражаются в воде посаженные вдоль канала многоногие фикусы, пахнет мертвой рыбой, влажными водорослями, скрипит под ногами, соскальзывая под деревянной подошвой с выпуклых булыжников, песок
Ито бредет берегом, ища знакомый мост. Вот и он, горбатый, сложенный из отесанного камня, под ним двумя языками две песчаные косы, на каждую навалило течением картонные ящики, люди натаскали тряпок, бумаги, хворосту. Воровски оглянувшись, спустился по стенке, полз, упираясь ногами в камни, нащупывая пальцами щели, спрыгнул, еще раз огляделся, юркнул в темноту под горбатую каменную крышу, раздвинул картон — где оно, вчерашнее место? — опустился на колени, проверил ладонью — сухо? — лег на бок, свернулся, прижался спиной к стенке чужого ящика и замер.
Шелестит вода, задувает под мостом теплый ветер, часто, с плеском, выбегают на песок волны. Кажется Ито, что шевельнулся кто-то рядом, по ту сторону ящика, осторожно подвинулся, снова замер. Затаив дыхание, приподнял голову — человек? Нет, тихо, никто не дышит, не заскрипит, не шелохнется… Еще крепче поджал под себя ноги, накрыл рукавом голову, закрыл глаза: сейчас кончится, придет тревожный пугливый сон… Деревянная решетка, за решеткой в глубине паучьи суставчатые желто-зеленые ноги. Светит сверху луна, пробивает лучами настил моста, шевелятся ноги, тянутся к Ито, вот-вот просунут когти сквозь прутья решетки, коснутся лица. Ито старается отодвинуться, тяжестью налилось тело, что-то навалилось на грудь — вот-вот задохнется, и снова слышится — кто-то шуршит рядом. Проснулся — исчезла клетка, исчезли ноги-щупальцы диковинного зверя, и только дыхание оторвалось от них, осталось. Часто, беспокойно дышит, всхлипывает, задыхается.
Ито отогнул фанерную стенку и тотчас кто-то за ней вскочил, стал на колени, смутным пятном забелело лицо, поднялись два белых пятна поменьше — ладони.
— Ты что? — испуганно спросил Ито.
— Ты кто? — не ответил человек Но теперь видно — такой же подросток… — Давай ложись. Спинами прижмемся, будет теплее. Фанеру на себя положи. Чего ждешь?
Легли, прижались, и сразу заснул. Проснулся, когда начало сереть, вымыло из тьмы черную крышу — мост, желтый от света зарождающегося дня полукруг, в нем — светлая, без морщин вода, по сторонам черные, зеленые камни — стенки канала. Розовело, поблескивало. Ито повернулся, чтобы согреть озябшие сырые руки, сунул их под тряпье, которым прикрыт сосед. Ладони уперлись во что-то мягкое, теплое, ощутил непривычную выпуклость, податливость тела и едва не вскрикнул. Рывком отдернув, медленно нашел край тряпки, приподнял. Рядом, закрыв глаза и тяжело дыша, лежит девчонка. Просыпалась мучительно долго, измученное, с морщинками в углах рта лицо подергивалось, наконец открыла глаза, недоумевая посмотрела на Ито, сжалась в комок и наконец, вскочив на колени и комкая у груди тряпку — мятое, грубое платье, — выкрикнула:
— Ты зачем? Убери руки! А ну…
— А ты? Я тебя здесь не видел.
— Я в первый раз…
Сказала тихо, покорно. Сели рядом, поджав колени и прикасаясь локтями.
— Жрать хочется, денег нет.
— У меня тоже.
— Ты откуда?
— Из Камакуро.
— Родители живы?
— Умерли.
— А я с севера… Ушла из дома?
— Выгнали…
Щель, через которую было видно море, наполнилась светом, в небе прочертило красную полосу облако, под ним что-то вспыхнуло, засветилось, выскочил дымно-красный утренний солнечный шар.
