иных помещиков под садом до сотни десятин…
И бросил в раскрытый рот одну за другой кряду три крошки.
О. Леонид нервно провел прозрачной рукой по бледно-русой бессильной бороде, вздохнул и спросил Ваню скороговоркой:
— Читал я, что 'Тайная вечеря' знаменитая — Леонардо да Винчи попортилась сильно… Вы не видали?
Ваня смутился немного.
— Это в Милане, кажется… Фреска на стене… Разумеется, должна была пострадать… Но я не был в Милане и не видел…
— Не ви-да-ли?.. 'Тайной вечери'?.. Как же это вы? — О. Леонид удивился совсем по-детски. — А мне Иван Васильич говорил, что вы были в Италии!..
Эмма расхохоталась весело.
— Милан!.. Ха-ха-ха!.. Там Scala… там о-перный певец, — ну…
Так и осталось непонятным о. Леониду, чем он рассмешил Эмму, потому что ее перебил Ваня, забасив громко:
— 'Тайная вечеря' теперь, кажется, реставрирована сплошь… Да, впрочем, зачем и оригинал, когда он всем уже известен по снимкам?.. Не читаете же вы Пушкина в рукописях!..
— Или псалмов Давида по-древнееврейски! — подсказал Иртышов.
— Особенно в наш век фабричного производства! — вставил весело Синеоков.
Он был средних лет, высокий, тонкий, с чуть начавшими седеть черными волосами, в безукоризненной манишке, и вообще щегольски одет.
Была большая бойкость в его лице, в насмешливых глазах и губах, и даже в крупном носе, имевшем способность не изменяться в очертаниях, как бы широко он ни улыбался.
— Наш век фабричного производства в общем — очень гуманный век, этого не забывайте! — поправил его Худолей.
— Особенно для рабочих! — язвительно дополнил Иртышов и охватил колено.
А Карасек, вытянув над столом розовое лицо и правую руку со сверкнувшей запонкой на манжете, почти пропел вдохновенно:
— Когда славянские ручьи сольются во всеславянское море, ка-ка-я обнаружится тогда, господа, гу- маннейшая во всем даже мире славянская душа!.. Я закрываю свои глаза, но вижу как бы в некотором тумане…
— Го-спо-да! — вдруг перебил его студент, томно, но очень решительно. — Разрешите прочесть вам мою последнюю поэму в тринадцати песнях!..
Иван Васильич тревожно задвигался на своем стуле и даже поднялся было, желая отвлечь внимание от студента, но Ваня уже протрубил неосторожно:
— Просим!
А Эмма даже обрадовалась: может быть, это будет весело?
Оживленно она сказала:
— Ах, такой скучный говорят все!.. Читайте, ну!.. — и впилась ожидающим взглядом в Хаджи.
Студент тут же к ней обернул лицо, но глядел на Ваню, явно надеясь, что только он один из всех способен понять его и оценить. Точно с трудом решившись читать, начал он задушевно и негромко, почти шепотом:
Песнь первая.
С т о н г а.
Полынчается. — Пепелье. Душу.
Песнь вторая.
К о з л о.
Бубчиги — Козловая — Сиреня… Скрымь солнца.
Песнь третья.
С в и р е л ь г а.
Разломчено — Просторечевье… — Мхи — Звукопас.
Песнь четвертая.
К о б е л ь г о р ь.
Загумло — Свирельжит. Распростите.
— Какой кобель? — серьезно спросил Синеоков.
— Кобель горь! — отчетливо повторил студент и тут же, точно боясь, чтобы не перебили совершенно, зачитал стремительней и певучей:
Песнь пятая.
Б е з в е с т я.
Пойми — пойми — возьмите Душу.
Песнь шестая.
Р а б к о т.
Сом! — а-ви-ка. Сомка! — а-виль-до.
Песнь седьмая.
С м о л ь г а.
Кудрени. Вышлая мораль.
Песнь восьмая.
Г р о х л и т.
Серебрий нить. Коромысля. Брови.
Песнь девятая.
Б у б а я г о р а.
Буба. Буба. Буба.
— Буба, буба, буба! — повторила Эмма и поглядела изумленно на Ваню, а Хаджи продолжал певуче:
Песнь десятая.
В о т!
Убезкраю.
Песнь одиннадцатая.
П о ю т.
У-у-у…
Песнь двенадцатая.
В ч е р а е т.
Ю.
Песнь тринадцатая, песнь конца.
Тут студент плавно провел рукою вправо, потом так же плавно влево, потом сделал рукою тщательный кружок в воздухе и сел на свой стул.
— Все? — притворно серьезно спросил Иртышов.
— Ха-ха-ха! — откинувшись назад, разрешенно захохотала Эмма.
Иван Васильич не знал, что ему делать: перевести ли внимание всех на что-нибудь другое, или дать студенту возможность высказаться и раскрыться вполне. Он поднялся и ждал только, когда перестанет хохотать Эмма. Однако раздосадованный этим хохотом Ваня предупредил его, обращаясь к студенту:
— Это — очень трудная форма, — начал он, заикаясь. — Это встречается и у нас в живописи… Это… по-видимому, особый вид искусства…
Тут он сделал длинную остановку, ища слов дальше, а студент, не изменяя лица, как маг, сделал рукою вправо, влево и объяснил:
— Вы заметили, конечно, — последнюю песнь, — 'Песнь конца', — я оголосил одним ритмодвижением… Это — поэма ничего, — нуль, — как и изображается графически: нуль!
Тут он прочертил рукою перед своим лицом правильный круг.
