тут же бросил ее, так как она вся размокла, Афанасий же, — он сидел рядом, — спросил зло:
— Что, курить захотел?
— Костер хотел — обсушиться, — угрюмо сказал Федор, а Рожнов подхватил:
— Костер и всамделе, это бы да!
Однако сухих спичек ни у кого не нашлось.
— А грек, небось, уж приехал теперь на линейке на своей, — напомнил Федору Афанасий.
— Должно, приехал, — подумав, сказал Федор.
— А мой ялик теперь где, не знаешь?
— Куплю тебе ялик, не зуди, — сказал Федор.
Рожнову и другим хотелось узнать, зачем приехал хозяин и о каком греке говорит Афанасий-матрос. Федору ничего говорить об этом не хотелось, Афанасий же, не простивший Федору потерю ялика (жди, когда купит!), подмигнул Рожнову:
— Продает же ведь донгалаку какому-то, поперек себя толще, обзаведение свое все, — нешто не знаешь?
— Федор Петрович! Неужто? — испугался Рожнов.
И Данила, и Севастьян, и другие четверо потянулись головами к Федору:
— Неужто греку?
— Какому это греку?
— А мы-то как же теперь?
— Он сюда своих поставит заместно нас!
Покосился недовольно Федор на Афанасия и сказал твердо, насколько мог:
— Слушайте его больше! Не продам, не бойтесь!
— Так грек же поехал за этим или вроде прогулки себе? — не унимался Афанасий.
— Выходит, для него вроде прогулки, — сказал Федор и, только теперь окончательно утвердясь в этой новой для себя мысли, добавил:
— На черта мне продавать, что мне совсем не мешает? Захочу продать, найду что продать и кроме этого.
Время было спросить и ему, кто же это из семерых догадался спустить баркас, чтобы перехватить ялик, и он спросил.
— Кого же еще люди послушать могли? Рожнова, само собой, — ответил на это Данила.
— Выходит, это ты мне жизнь мою спас? — обратился к Рожнову Федор.
— А что бы я один сделать мог? — сконфузился Рожнов. — Один бы я и баркаса с места не сдвинул.
— А почему же ты мог знать, что я на этом ялике еду? — допытывался Федор.
— Ни сном, ни духом не знал!.. Вижу только, смотрю, — это же Афанасия ялик, а я же на нем сколько разов ездил, — ну, думаю, это не иначе, как к нам он трафил, а бурей его уносит, — объяснил Рожнов.
— Ну, Афанасий, сколько ты им отвалишь за свое спасение, это уж тебе знать, — торжественно, насколько был в силах, начал Федор, — а что до меня, то все вы, братцы, от меня по сто рублей получите, а Рожнов двести! Вот!.. А чтобы я вас другому отдать мог, об этом и думать забудьте!
К каменоломне по тропинке вдоль берега идти пришлось против ветра, до того разлютевшего, что и свежему человеку очень трудно было бы продвигаться вперед, а Макухин и Афанасий плохо владели теперь ногами.
Рожнов приставил к Афанасию Данилу, сам взял под руки Федора, остальных же выставил вперед. Так шли, и шли долго, — часа полтора. Садились отдыхать и снова шли, нагибая головы, точно тянули бечевою, как бурлаки, свой баркас.
Глазастый Данила первый разглядел еще издали, что у них на каменоломне появились люди, а потом заметил и экипаж — пару лошадей, и сказал об этом Федору.
— Грек приехал, — решил Федор. Афанасий же спросил Данилу:
— Линейка?
— Нет, похоже — фаэтон, — верх крытый, — присмотревшись, не совсем уверенно, впрочем, сказал Данила.
Однако шагов через двадцать он уже не колеблясь определил, что фаэтон, а не линейка. Потом разглядели это и другие, и сам Федор тоже.
— Ведь он же на линейке поехал? — обратился Федор к Афанасию.
— А то на чем же? — удивился его вопросу Афанасий.
— Ну, значит, извозчик его потом вернулся, перепряг лошадей в фаэтон, — пытался догадаться Рожнов.
— Кабы он был у того извозчика, — заметил Афанасий. — Нет у него фаэтона, а только линейка.
Потом все заметили, что среди троих там на берегу была одна женщина, а минут через десять после того Федор, потрясенный, со слезами на глазах, кричал туда:
— На-та-ша! На-та-ша-а!
И чуть не упал, рванувшись было бежать туда: он узнал в женщине Наталью Львовну.
Часто бывает это, что только потерянное нами навсегда становится для нас по-настоящему дорогим и милым.
Чем ближе к загадочной деревне Куру-Узень подъезжала Наталья Львовна, тем плотнее охватывала ее тоска, особенно потому, что все больше и больше мрачнел ее спутник Степан Макогон.
Он хотя и говорил ей насчет того, что Афанасий, пожалуй, успеет срезать угол до начала боры, а сам в это не верил, и она, наконец, заметила его безнадежность и испугалась.
Окончательно поверила она в гибель Федора, когда Кондрат довез ее до каменоломни, где не нашла она ни одного человека.
Степан знал, конечно, о баркасе, а когда не нашел его на обычном для него месте, махнул рукой, потом выбил из своей бутылки пробку, ударив ладонью в дно, запрокинул бутылку и отпил не меньше стакана: это был жест отчаяния, и так и поняла его Наталья Львовна.
Она плакала, когда Кондрат, взобравшийся на скалу карьера, откуда, конечно, шире было видно море, закричал Степану:
— А приглядись, эй, Степан! Приглядись, куда показываю, это не баркас там?
И когда Степан пригляделся, то закричал ответно:
— А вже ж баркас! Только людей черт мае!
Люди в это время как раз сидели за баркасом, и увидеть их никак было нельзя.
Все-таки баркас был налицо, — вытащен на берег, и для рыбака и матроса Степана явилось задачей: вытащен ли баркас, или его просто сорвало отсюда с причала и выбросило там бурей.
— Нет, — сказал он решительно. — Пускай говорит мне кто завгодно, а чтобы в ту сторону выбросить его могло, это уж звиняйте, никак не может, бо дует так, прямо, а никак ли не в бок!
Как отделилась от баркаса и направилась берегом кучка людей, никто из трех не заметил, не туда глядели, а потом тропинка делала такой изгиб, что хотя бы и глядели, не могли бы увидеть.
Одновременно заметили потом друг друга и рабочие каменоломни и приезжие. Степан Макогон, как и Кондрат, не могли не догадаться, что ломщики на баркасе выходили в море, а потом приткнулись, где смогли; гораздо труднее, конечно, было различить в толпе Федора Макухина и рыбака Афанасия, тем более что их прятали от ветра другие.
Но когда закричал Федор, толпа ломщиков невольно открыла его и Афанасия, и все начали кричать и махать руками. Тогда и Степан разглядел Афанасия, а Федора — Наталья Львовна, и оба они побежали по берегу туда, им навстречу.
Наталья Львовна бежала, совсем не замечая от радости, действительно ли бежит она, или просто летит по воздуху.
Она, конечно, обогнала слишком добротного Степана и, добежав до Федора, обняла его, вся вздрагивая от рыданий, а когда оторвалась от него на момент, чтобы хорошенько рассмотреть его, заметила краем глаза, как Степан совал в рот Афанасия горлышко привезенной им бутылки.
Костер, как хотел Федор возле баркаса, развели в каменоломне, где в защите от ветра он горел без помехи. Около него уселись сушиться все, кого выпустило в этот день из своих объятий бурное море. И если
