довольно самодурственно... Знает он, конечно, что отвечать за каких-то там пятерых расстрелянных нижних чинов он не будет, но по-настоящему отвечать должен... Я этим вопросом интересовался как-то. В армии Брусилова, например, суд над 'пальчиками' приказано откладывать до окончания войны, а их только подлечивать в ближайшем тылу - и на фронт. Это, конечно, гораздо расчетливее. Кроме тех пяти, у вас сколько еще самострелов?
- Пока только двадцать шесть. Больше не было ни одного случая.
- Вот видите! А почему не было?
- Я думаю, только потому, что на перевязочный пункт их не отправляли.
- Ну вот. Вот вам и средство под рукой. И на перевязочный не попали и руки болят! Ясно, что нет никакого смысла отстреливать пальцы... А может быть, узнали, что тех пятерых ждет расстрел?
- Хотя мне и приказано было сказать им об этом, но я не говорил. Я все-таки надеюсь, что командир одумается...
Однако Урфалов, тоже дотащившийся до десятой роты, сказал Ливенцеву в тот же день, что он назначен вместе с поручиком Дубягой в полевой суд над его пятью самострелами, а председателем суда - капитан Пигарев.
- И вы действительно будете судить их? - удивился Ливенцев.
- Ну, какой уж это суд, когда приговор, изволите видеть, уже составлен! Суд так, для блезиру.
- Меня сильно знобит, - передернул плечами Ливенцев. - Кароли говорил, что его тоже... А вы как?
- Я? За меня, видно, моя старуха молится, что я как-то терплю. Но вы вот что скажите: как я пойду на это самое заседание суда в штаб, за две версты, - этого уж я не знаю... Я не дойду, нет. Я ни за что не дойду. Я где-нибудь упаду дорогой... и кончусь.
Лицо Урфалова действительно было изжелта-синее и опавшее, как у мертвецов на третий день после смерти. Даже нос его показался Ливенцеву не так толст, как был он еще недавно в Коссуве.
Урфалов же, шмыгая этим своим новым носом, добавил порицающе:
- А Дубяга-то приказал ведь жечь свои землянки.
- Серьезно? - очень оживился Ливенцев. - Зачем?
- Дыма отсюда, от нас, не видно, - его ветром относит... Зачем? Да вот, изволите видеть, приказал воткнуть против ветра в снег бревна из накатов; получилась у него вроде стенка такая, а за стенкой из жердей развел он костер. Люди по очереди греться подходят, а в землянках даже и не сидят.
- Пальцев себе не отстреливают?
- Не было слышно насчет этого.
- Вот видите, какой выход еще оказался из нашего гнусного положения: сжечь все к черту, подождать, пока прогорит, а потом, конечно...
- Вот именно. А потом что? Опять строить снова-здорово?
- Лишнее, - махнул рукой Ливенцев.
- Как же так лишнее? Нам же еще здесь месяца два до марта, до грязи сидеть, а потом, изволите видеть, грязный сезон пересидеть надо, потому что насчет грязи мы уж теперь ученые, - вот и все три месяца выйдет сидеть.
- Сидеть-сидеть! А зачем? Сидеть, замерзать, - и ради удовольствия каких же это мерзавцев, хотел бы я знать?
И, вдруг схватив Урфалова за кисти его башлыка, Ливенцев неожиданно добавил:
- Прошу помнить, что этому мерзкому полевому суду, в котором вы будете участвовать, я придаю большое значение!
Должно быть, совсем непривычно для Урфалова, лицо прапорщика показалось ему очень больным, потому что он отозвался участливо:
- Аспиринчику бы вам выпить порошок, да пропотеть бы потом как следует. Только что у нас пропотеть негде, кроме как у Дубяги возле костра. Да и то это пока австрийцы терпят, а то могут так двинуть в этот костер шрапнелью, что...
Тут ураган, домчавшийся с русских полей, обдал их обоих густою снежною пылью и унес последние слова Урфалова, который спешил уйти в свою землянку.
Ураган начал бушевать вовсю снова, и стало очень сумеречно от надвинувшейся сплошной тучи. Прапорщик Шаповалов передал по телефону командирам батальонов, что командир полка приказал отапливать землянки чем и как возможно; если где имеются нежилые землянки, их крыши можно сейчас же взять на дрова; воду выкачивать, - вообще стремиться к тому, чтобы занять нижних чинов заботами о них же самих; но ни в коем случае не пускать их на перевязочный пункт.
Этот приказ передан был Струковым Ливенцеву тоже по телефону, но с добавлением, предназначенным только для него одного:
- Приготовьте взвод с прапорщиком Приваловым для приведения в исполнение приговора полевого суда.
- Как? Суд уже состоялся? - почти испугался Ливенцев.
- Может быть, еще и не состоялся, ко состоится, конечно. Я вас только предупреждаю.
- Но если суд их оправдает? - все-таки думал ухватиться за какую-то возможность Ливенцев.
- Полевой суд? Оправдает? Что вы, шутите полевым судом?
- Взвода здоровых настолько, чтобы они могли дойти до штаба полка, я не наберу.
- Полагается взвод при офицере. Но если не наберете... Неужели не наберете взвода?
- Нет. У большинства людей полная апатия, сонливость. Они еле способны передвигать ноги. Даже на то, чтобы отстреливать себе пальцы, у них уж нет энергии.
- Вот вы и расшевелите их, пожалуйста, выполнением приказа командира полка.
- Относительно расстрела своих товарищей?
- Сначала относительно выкачивания воды и отопления.
- Первое понемногу делается все время, а на второе они едва ли способны, - очень ослабели, даже и разбирать крыши не в состоянии... Хотя я, разумеется, попробую их расшевелить.
Когда Ливенцев передал Привалову, что он назначен командовать: 'Взвод, пли!' - при расстреле бабьюков и Курбакина, тот, сидевший в это время в землянке, был ошеломлен до того, что с минуту только все шире раздвигал воспаленные веки, все выше подымал безволосые брови и напряженно ловил воздух раскрытым ртом, пока не пробормотал, наконец:
- Как так я назначен? Почему же я?
- Выпала вам почетная такая миссия, а вы что же, - недовольны, что ли? - спросил Ливенцев.
- Ну как же так, Николай Иванович!.. Вы, может быть, пошутили?
- К сожалению, нет.
- Неужели их расстреляют, Николай Иванович?
- Я и сам сомневался, однако уверяют со всех сторон.
- А если я откажусь командовать?
- Ого! Это будет неожиданно для вас храбро.
- Могу же ведь я отказаться?
- Под каким предлогом?
- Просто под тем, что я совершенно не в состоянии этого...
- Ведь наше с вами состояние никто не учитывает. Вы еще скажете, что вы и вообще командовать 'взвод, пли!' не в состоянии, - но тогда зачем же вы прапорщик?
- Вообще 'взвод, пли!' - по австрийским окопам, - это я могу, Николай Иванович, а по своим солдатам, как же это? У меня никакой команды не выйдет, я буду стоять и молчать.
- Вы даже можете и не дойти до штаба полка, - это ведь все-таки две версты с лишним, вы можете заболеть внезапно и потерять голос, - вообще мало ли что с вами может случиться, но это тогда будет предлогом нового судебного разбирательства. На военной службе очень любят судить и приговаривать, для чего существует известный вам дисциплинарный устав.
- Да ведь меня как будто и без того приговорили, Николай Иванович! За что же? Ведь я несу службу, Николай Иванович!
Даже слезы зазвенели в его голосе, и Ливенцеву стало его жаль. Он слегка похлопал его по плечу, но
