чувствуется очень прочно.
Но вот покинуты свои окопы, опрокинуты чужие, и полки вышли на 'дневную поверхность', как говорят шахтеры; тогда происходят странные явления с людьми: пехотинцы ходят с большим трудом, им приходится восстанавливать в ослабевших ножных мышцах способность быстро передвигаться, а офицеры пехоты с трудом ориентируются на местности. Пространство само по себе, независимо от того, каково оно по своим качествам, кажется слишком огромным и таящим в себе всякие неожиданности и подвохи со стороны врага; пространство, которое необходимо захватить, представляется не просто союзником врага, а как-то само по себе враждебным.
Настроение это или быстро проходит или держится довольно стойко, смотря по тому, отступает стремительно или очень упорно защищается враг.
Пока с быстротой совершенно неожиданной мадьяры, выбитые из своих весьма долговременных позиций, спасали свои жизни, свою артиллерию, свои обозы, - в полках дивизии Гильчевского был подъем; но вот оказалось, что впереди за двумя реками, - одна широкая, а другая еще шире, - снова ушел в землю проворный враг, и неизвестно, как к нему подойти, с чего начать и как провести новый прорыв этих таинственных позиций, которые, может быть, ничуть не слабее только что взятых.
Одно дело долго готовиться к прорыву, готовиться нескольким армиям, включающим несколько десятков дивизий и огромное число батарей, притом выполнять приказы, идущие от главнокомандующего фронтом, непосредственно связанного со ставкой, - и совсем другое дело, когда одна дивизия, хотя бы и подкрепленная еще полком из другой дивизии, должна решать эту задачу на местности, не освещенной даже разведкой, решать сразу и безошибочно, имея в голове только одно твердое знание, вынесенное еще из Академии генерального штаба, что река между твоей дивизией и позициями противника трудно проходима для войск.
Было над чем задуматься Гильчевскому, несмотря на тот азарт погони, в который он только что вошел.
Держать дивизию в кулаке, перед своими глазами было нельзя: она рассыпалась по двум рекам: бригада на Стыри, бригада на Икве, и перед первой - пять верст неприятельских позиций, перед второй - десять.
Нужно было выбрать для себя со штабом наблюдательный пункт. Гильчевский выбрал одну высоту - 102 - из цепи холмов на своем правом берегу Иквы, верстах в четырех от неприятеля; с нее был хороший обзор, однако она могла быть вполне доступна артиллерии врага. В то же время нужно было установить и свою артиллерию, так как батарейные командиры тут же перессорились из-за более выгодных позиций. Пришлось прибегнуть к строгому приказу, а Гильчевский по опыту знал, что артиллеристы строгих приказов начальников чужих для них дивизий не любят и что лучше всего с ними не ссориться перед боем, исход которого зависит на три четверти от их работы.
Гильчевский заметался, отлично уже начиная видеть, что поставленная перед ним задача превосходит его скромные силы.
Спасительным явился новый приказ комкора: отложить атаку позиций на Икве на один день. Впрочем, тут же, после минуты облегчения, началась новая тревога.
- Хорошо, - отложить атаку на Икве... А как же Стырь? Ведь у меня на Стыри стоит бригада? Значит, как же я должен понять это: завтра атаковать этой бригадой позиции за рекою Стырью? По-видимому, так, а? - спрашивал он офицера из штаба корпуса, привезшего приказ.
- Никак нет, - ответил тот, хотя и не вполне уверенно. - Мне пришлось слышать, что линию Стыри завтра займет другая дивизия.
- Отчего же этого нет в приказе? - недоумевал Гильчевский, вертя в руках бумажку, подписанную Федотовым.
- По-видимому, не совсем еще решено, однако уже намечено, ваше превосходительство.
- Лучше мне нечего и желать, если освобождается моя бригада, повеселел Гильчевский. - Однако хотелось бы, чтобы так именно и было!
Утро следующего дня внесло полную определенность.
Во-первых: разведчики - финляндские стрелки, подобравшиеся ночью к австрийским позициям, донесли, что позиции нужно признать сильными, а колючая проволока перед ними местами в четыре, а местами и в семь кольев, хотя из-за высоких хлебов ее совершенно не видно с правого берега; во-вторых, бригада с реки Стыри действительно сменялась целой дивизией 126-й, бывшей ополченской, как и 101-я; и, наконец, на помощь артиллерии, которой располагал Гильчевский для действий на своем участке, шел дивизион тяжелых орудий.
Так как Гильчевский и раньше знал, что слева его подпирает 105-я дивизия, то теперь, узнав о таком 'локте товарища' справа, как 126-я, и такой опоре сзади, как две тяжелых батареи, которые покажут мадьярам, чего они стоят, - он снова почувствовал себя так, как привык за последние месяцы.
Но ночью случилось то, чего он не мог простить своему командиру первой бригады: австрийские разведчики подожгли мост через Стырь.
Правда, пожар удалось все-таки потушить, и сгорела только часть моста. Гильчевский приказал во что бы то ни стало восстановить мост. Это тем легче было сделать, что он был не настолько громаден, как мост через Икву у Торговицы, который тянулся на триста сажен, захватывая всю долину реки, очень топкую в этом месте, и шириной был в три сажени. Когда Гильчевский прискакал в Торговицу, он прежде всего кинулся к этому мосту и увидел, что австрийцы уже оплели его сваи жгутами из соломы, чтобы поджечь, но не успели этого сделать. Зато они взорвали часть моста, поближе к своему левому берегу, и саперы на глазах Гильчевского, под прикрытием орудийного и пулеметного огня, довольно быстро привели мост почти в прежний вид: во всяком случае он мог бы уже пропустить на тот берег все легкие батареи. Важно было во время боя отстоять его от снарядов противника.
В полдень 26 мая явилась первая бригада, смененная 126-й дивизией; в то же время комкор Федотов дал знать Гильчевскому, что он вполне понимает важность выпавшей на него задачи и дает ему в подчинение остальные три полка 2-й Финляндской стрелковой дивизии.
Это была уже честь совершенно неожиданная: ведь прошел всего день, как тот же Федотов счел нужным поставить ему на вид тактическую, по его мнению, погрешность, теперь же подчиняет ему, начальнику ополченской дивизии, кадровую дивизию, старую и боевую, начальник которой, может быть, не держал бы ее в 'кулаке' ему в угоду, а распустил бы веером по всем окрестным деревням Пьяне.
Кстати, шесть мелких деревень насчитал Гильчевский на своем участке атаки по долине Иквы. От них в трех местах тоже шли на этот берег мосты, слабенькие и тряские, но пригодные для переброски пехоты. План перебросить через эти мостки части двух своих полков возник у Гильчевского, когда он был в одной из этих деревень, расположенной на правом берегу Иквы, и он вызвал к себе Татарова и Кюна, только что ставшего в этой деревне со своим полком.
- Вечером, когда стемнеет, - сказал он им, - по батальону от каждого полка должны будут переправиться на тот берег реки и там непременно закрепиться. Вашему полку, - обратился он к Кюну, - сделать это здесь, в деревне Остриево, а вашему, - обратился он к Татарову, - против той деревни, в которой вы стоите, то есть против Рудлева.
- Слушаю, - сказал на это Татаров.
- Позвольте мне осмотреться на новом для меня месте, ваше превосходительство, - сказал Кюн.
- Осмотритесь, - непременно осмотритесь, да... И в восемь вечера мне донесите о том, какой батальон у вас начал переправляться.
Весь свой участок атаки, растянувшийся на десять верст, он поделил на две равные части, и правый, в который входила на австрийской стороне сильно укрепленная деревня Красное, расположенная против Торговицы, он предоставил финляндским стрелкам, с 6-м полком в авангарде, а левый - своей дивизии.
От Татарова вечером пришло донесение в колонию Малеванку, в штаб дивизии, что он начал переправу через Икву. Не дождавшись такого же донесения от Кюна, Гильчевский запросил его по телефону сам и услышал неожиданный ответ:
- Операцию по переправе и закреплению на том берегу я считаю совершенно невыполнимой, ваше превосходительство.
Гильчевский был так удивлен этим, что только спросил:
