понимать: он хочет, чтобы она была более активной в любви. Быть может, более агрессивной или как они, мужчины, это называют? В общем, более сластолюбивой, умелой…
Но если он воображает, что может напугать ее, то очень ошибается. И насмехаться над собой она тоже не позволит!..
Что он опять говорит?
— Ох, — услышала она его голос, но в нем не было ни насмешки, ни раздражения. Скорее легкое сожаление. — Вижу, ты не вполне подходишь на роль настоящей любовницы.
Напряжение оставило ее, появилась досада, которая исторгла из нее такие слова:
— Полагаю, мисс Уолш как нельзя лучше исполняет эту роль.
Келл смерил ее спокойным взглядом.
— Эмма знает искусство любви, — ответил он. — Но речь не о ней. Я хотел бы побольше знать о твоем порожденном фантазией возлюбленном. Обладал ли он умением доставить тебе наслаждение?
— Да, — с вызовом бросила она.
— Прекрасно. Тогда вообрази меня сейчас на его месте. Представь, что я — это он, твой возлюбленный, и предложи мне, как я просил, твои груди.
Она действительно представила, и ее с новой, еще большей силой охватила дрожь возбуждения.
Да, перед нею он, ее пират, тот, кто похитил ее сердце и душу, кто благороден, смел, красив; чьи желания она безропотно исполняла во сне и кто доставлял ей столько услады в ее скучной, печальной жизни.
Закрыв глаза, словно погрузившись в сон, она выполнила то, о чем ей было сказано: приподняла руками груди, притронулась пальцами к соскам.
Келл молчал. Она удивленно раскрыла глаза, увидела его благодарную улыбку. С этой же улыбкой он произнес:
— Теперь скажи: прошу тебя, любимый, поцелуй мою грудь.
— Келл!.. — вырвалось у нее, но он, словно не услышав ее возмущенного возгласа, повторил:
— Скажи эти слова, любимая.
— Прошу тебя… поцелуй мою грудь…
— Любимый, — подсказал он.
— Любимый.
— С наслаждением, дорогая, — ответил он удовлетворенно и, наклонившись, выполнил то, о чем она сказала.
Он касался ее груди губами, языком, даже зубами, и она не могла и не хотела противиться наслаждению, которое разливалось по всему ее телу. Погрузив руки в его густые волнистые волосы, она крепче притягивала к себе его голову.
Несколькими мгновениями позже она ощутила его пальцы у себя между ног, и новая волна дрожи пронизала ее.
— Ощути сама, — глухо проговорил он, — как ты жаждешь… как ты ждешь меня.
Она и сама это прекрасно знала, ибо и там все взывало к нему. Но Келл не удовлетворился тем, что ощутил сам. Он взял Рейвен за руку и принудил почувствовать влажность, припухлость и жар ее собственного лона, а затем проник пальцами в глубь сокровенного. Ей показалось, она теряет сознание и последние силы, она ощутила боль, из ее губ вырвался невольный стон. Как близко стоят друг к другу наслаждение и мука, мелькнуло у нее в голове.
Сколько времени длилось это ощущение, она не знала, потеряв счет минутам, часам, дням…
— Думаю, ты готова принять меня, — услышала она его слова, вслед за которыми он поднял ее со своих колен и усадил на край стола, а затем осторожно опустил навзничь. Было жестко и неуютно, но она вряд ли чувствовала эти неудобства, продолжая находиться в эйфорическом ожидании того, что должно свершиться.
Подняв все ее юбки до пояса и обнажив ноги, Келл раздвинул их и некоторое время любовался открывшейся ему картиной, как художник или скульптор произведением рук своих. Потом склонился над ней, и она, разгадав его намерение, издала протестующий звук и попыталась подняться, но он удержал ее, серьезно спросив:
— Твой призрачный возлюбленный целовал тебя в это место?
Она ничего не отвечала, и он резко повторил:
— Целовал или нет?
— Да! — выкрикнула она запальчиво.
Он нагнулся еще ниже, обдавая жарким дыханием ее раскрытое до предела лоно.
— Тогда не лишай меня того, что ты позволяла ему.
И с первым же прикосновением его губ она позабыла обо всем: о своем смущении, о том, что ей уже стала казаться навязчивой его игра в призрачного возлюбленного; о том, что Келл бывает чрезмерно настойчив, раздражающе упрям, неблагодарен… Все это куда-то ушло, осталось позади… Ей сделалось совершенно безразлично, какой он, как себя ведет и как себя ведет она, потому что все ее существо было охвачено чувством неизъяснимого наслаждения и стремилось навстречу ему, своему истинному возлюбленному, навстречу его губам, рукам, языку…
Ощущение блаженства сотрясало ее. Такого она не знала ни в одном из своих сновидений. Оно переполняло ее настолько, что становилось страшно, и, помимо воли, она попыталась вырваться из его губ, от его языка.
Однако он не позволил этого, крепко придерживая за бедра, продолжая ввергать в сладострастные муки.
Еще немного времени — и она очутилась на вершине блаженства, о чем возвестил вырвавшийся у нее стон; ей показалось, что перед глазами вспыхнул непереносимо яркий свет. Затем все погрузилось в непроглядную ночь. Тело ослабло, ей стало холодно, не хватало воздуха, она совсем обессилела. Тем не менее, к собственному удивлению, она ощущала легкую неудовлетворенность. Ей хотелось, чтобы к чувству, которое она сейчас испытала, примешалось сходное чувство Келла. Это он испытает, только если их тела сольются воедино.
— Войди в меня, — прошептала она.
Однако он не внял ее призыву, а, напротив, отпрянул от нее и начал снимать с себя остатки одежды.
Приподнявшись на своем жестком, неудобном ложе, она смотрела на него — на его наготу, совершенную в своей атлетической красоте. В горле у нее пересохло, она снова чувствовала тягучую боль внизу живота; все, о чем могла она сейчас думать, что желать, сосредоточилось на одном: на мучительном, остром желании ощутить его в себе.
К ее невыразимому облегчению, он думал о том же и уже снова направлялся к ней. В свете огня камина блеск его темных глаз казался угрожающе-ослепительным, по-особому притягивающим. Он улыбнулся, и блеск погас. Он уже был рядом, она могла дотронуться до его смуглого тела, ощутить слегка дрожащими пальцами бархатистость и жар чуть влажной кожи, ее неповторимый запах.
— Хочешь меня? — отчетливо спросил он, становясь у нее между ногами, притягивая ее к себе.
— Да, хочу, — вырвалось у нее, хотя она понимала: слова сейчас совершенно ни к чему.
Она послушно подчинилась, когда он снова опрокинул ее на твердую доску стола, и ждала одного, только одного… Дольше она терпеть не могла…
Никогда раньше она не думала, что можно чего-то или кого-то так неодолимо, так страстно желать. Ощущение было совершенно новым, непривычным. Все ее мысли сосредоточились на одном… На одной части его тела, прикосновение которой она чувствовала снаружи, но жаждала ощутить внутри. И все… больше ничего… Только это…
Она вздохнула с облегчением, когда это произошло.
— Ты можешь принять всего меня? — услышала она его хриплый шепот.
— Да, — выдохнула она, с восторгом ощущая раздвигающий и заполняющий ее лоно огромный жаркий член.
Он приостановился, давая ей возможность привыкнуть к. этому ощущению, приспособиться к нему, и, когда почувствовал некоторое ее расслабление, произнес с той же хрипотцой:
