[5] Выздоравливай, Иван Александрович!
Старший лейтенант прав: мы все желаем начальнику заставы скорейшего выздоровления, скучаем без него. Прав старший лейтенант и в том, что Стернин, Шаповаленко и я в норме. Владимиров не совсем: переживает из-за Сильвы, еще угрюмей сделался, подойдет к вольеру с дощечкой «Сильва», где никого нет, и стоит, стоит, опустив голову.
К обеду суховей сник, и, как водится, жара загустела. Плотная устойчивая жара. Но на заставе со сквознячком, с тенью, с душем она терпима. Не то что в пустыне — прямые, палящие лучи солнца. Как было позавчера. Позавчера, а сдается: давно-давно.
Во вторник была почта, и мне вручили посылку. От мамы. Учебники, конверты, коробка зефира в шоколаде и открытка — еловая веточка с шишками, перевитая лентой: «С днем рождения!» Благодарю, мама. И за учебники — буду готовиться в вуз, и за конверты — буду регулярно писать, за любимое лакомство, и за открытку — твоему сыну грохнет двадцать. Не мальчик, но муж. Двадцать лет. Спасибо, мама.
Учебники спрятал в тумбочку, конверты роздал наполовину, зефир — целиком, кроме одной штуки: съел, смакуя. Вкусно. И товарищам понравилось.
День рождения — в четверг.
Проснулся я оттого, что Стернин и Шаповаленко драли меня за уши.
Я взмолился:
— Братцы, пощадите!
— Двадцать раз дернем — пощадим!
Эти двое отпустили, подошли другие, третьи — мои бедные уши вспухли.
В середине коридора, перед выходом во двор, на стене, где висят доска боевой подготовки, распорядок дня, стенная газета «Чекист», спортивные грамоты, я увидел раскрашенный пестрыми красками лист бумаги: «Командование, партийная и комсомольская организации, весь личный состав заставы поздравляют рядового Рязанцева Андрея Степановича с днем рождения!», внизу карандашная приписка: «Будь здоров, Андрейка!» — чья рука, не поймешь.
На завтраке меня поздравил комсорг, сунул флакон «Шипра» — комсомольцы собрали деньги, купили в автолавке военторга. Замполит подарил зеленую авторучку и полдюжины носовых платков.
— От имени командования второй заставы. Пиши на здоровье и сморкайся на здоровье.
— Щедрые подарки еще в счет волков? — спросил Стернин.
— Так точно, — сказал Курбанов.
Месяц назад он застрелил двух волков: за волчью душу тридцать рублей и пять рублей за шкуру, итого — семьдесят. Деньги эти замполит тратит на подарки солдатам.
Стернин сказал:
— Товарищ старший лейтенант, я прошу вас пополнить охотничьи трофеи: день рождения будет и у рядового Стернина.
— О чем голова болит, — сказал Курбанов. — Волков в Каракумах достаточно, стреляю я прилично, буду мстить им за шрам на щеке и добывать валюту для рядового Стернина.
— Хоп, — сказал Стернин.
На моей тумбочке в спальном помещении и на столе в столовой — стаканы с букетами: друзья новорожденного нарвали в наряде. Костя-повар подвалил добавки, печенья, принес на тарелке вареные яйца — от жен офицеров. От них же в обед преподнесли пирог, изюмом было выложено: «20». Пирог умяли всем честным народом.
В день рождения положен выходной.
После завтрака я смотрел кинокартину, которую крутили для тех, кто вчера вечером был в наряде.
Будик Стернин острил:
— Фильмы бывают хорошие, плохие и студии имени Довженко.
Шаповаленко обиделся:
— А шо студия Довженко? В Киеве знаменитая.
— Твоя национальная гордость бунтует? — сказал Стернин. — Студия знаменитая: картины срабатывает — хоть стой, хоть падай.
После кино я посидел на воле в тенечке, почитал окружную газету «Дзержинец», «Комсомолку», толстенный роман, в коем наши разведчики видели сквозь землю, а немецкая контрразведка была тупа до чрезвычайности — типичный картонный противник. Помылся в душе. Потолковал с Владимировым о Сильве: он нервничал, я успокаивал. Но где-то и сам опасаюсь: подлечат Сильву подлечат, а вот останется ли она розыскной собакой — вопрос.
Отобедав, повалялся на койке, в ленинской комнате сам с собой поиграл в шахматы.
Проходивший мимо Шаповаленко сказал:
— Королевский гамбит разучиваешь? Сицилианскую защиту? А с Тиграном Петросяном сыграет победитель матча Таль — Спасский. Кто бы ни победил, чемпионом мира будет представитель советской шахматной школы, ось так!
Не сказал — процитировал спортивную газету. Королевский гамбит, сицилианская защита. Но в шахматы не играет. Главный Теоретик Спорта.
Я ел, поглядывал на маленький экран, почитывал, фыркал под душем, переставлял шахматные фигуры, валялся на кровати, пощипывал гитарные струны — и меня не покидала мысль: это не то, я должен сделать что-то другое, важное и неотложное.
Выходной тянулся нудновато. Я болтался по заставе, как бы отрешенный от нее. Уходили и приходили наряды, в ленинской комнате старший лейтенант Курбанов проводил политинформацию, в комнате службы старшина Бочкарев изучал с солдатами пограничную инструкцию. Неприкаянный, не знающий, куда себя деть, я брел в дежурку, к связистам, заговаривал с пограничниками. Мне нужны были эти люди, мне нужно было чувствовать, что я сродни им. Я любил этих людей.
К вечеру жара немножко спала, и ожили спортсмены: выжимали и кидали на деревянный помост штангу, подтягивались на перекладине, толкали ядро, цокал мячик настольного тенниса, на волейбольной площадке вешали сетку. Волейбол — не худо.
В трусах и кедах я вышел на площадку. Разобрались. На судейскую вышку вскарабкался Шаповаленко.
— Команды готовы? Разыгрываем подачу!
Он бросил мяч на нашу сторону. Пас, второй, я выпрыгнул над сеткой и погасил мяч на первой линии. Но, приземляясь, переступил черту, и Шаповаленко свистнул:
— Мяч направо!
— Направо — это нам! — закричал Стернин, высунул язык. — Ошибочка именинника!
Я принял крученую подачу, отпасовал с поправкой на ветер, ответный пас — и мой крюк пробивает двойной блок. Стернин дурашливо чертыхается. Наша подача. Стернин бьет, я блокирую, еще удар Стернина — мимо блока, теряем подачу. Стернина блокировать трудно: он левша.
А вообще он и я — лучшие забойщики в сборной заставы. Сейчас играем в разных командах; в воскресенье, когда приедут в гости волейболисты первой заставы, будем тащить вместе: он первый номер, я четвертый.
Стернин играет изящно, без напряжения, кричит: «Ложись!», «Переход!», «Мяч на игру, команду на мусор!», «Физкульт-ура!» и «Инсульт-ура!», ругательски ругает своего игрока, упустившего мяч в арык с водой. Отчитывает Петра Шаповаленко:
— Необъективно судишь. Подсуживаешь! Делаю пятьсот первое серьезное предупреждение!
Шаповаленко надувается от обиды, резко свищет и отвечает:
— Гулять треба лучшей!
Гулять — в смысле играть.
Но от Стернина так не отделаешься. Он швыряет мяч в Шаповаленко, кричит:
— Подсуживаешь! Сгинь!
