– Понятия не имею, – ответил парашютист.
– Хорошо, не понимаете. А что бы вы сказали обо мне теперь, глядя вот на такую, с овцами: месяц июнь, год 1999, недалеко от При-штины... Ну, что бы сказали?
– Ну, что хорошо говорите по-английски, что красивая.
– Где-то так, – сказала я. – Генерал Кларк сказал мистеру Уэлсу примерно то же, добавив к «красивая»: «Слишком красивая для переводчицы, и к тому же сербка». Генерал Кларк начитался литературы о прекрасных шпионках и насмотрелся фильмов о Джеймсе Бонде и, по правде говоря, не так уж и ошибся – это не мой луг... Я шпионю на своих овец, отыскиваю, где трава получше, посочнее. Так что вот, это не мой луг, точно так же, как и Косово никогда вашим не будет, и только с вашей помощью – албанским...
– Боюсь, и сербским ему не бывать, – осторожно заметил парашютист.
– Ну, это мы еще посмотрим, – бросила я.
Парашютист сам теперь принялся играть в мою игру:
– Что касается травы, то для ваших овец ее будет вполне достаточно, но я не уверен, что пищи хватит для вас... Я разговаривал с возвращающимися албанцами, они говорят, что и воду вашу отравят.
Я рассмеялась и сказала:
– Сливовицу станем пить вместо воды!
– Сливовицу? А что это такое?
– Сербский национальный напиток.
– Никогда не слышал о таком, – признался он.
– Мистера Уэлса я научила пить сливовицу, с заедочками. Знаете, что такое заедочки? Не знаете. Это означает, что мы к этой нашей ракии подаем квашеную капусту, сыр, каймак. Не знаю, сколько вы здесь пробудете, успеете ли вкусить волшебство нашей кухни или наших женщин... Мистер Уэлс по мне с ума сходил, и по сливовице тоже. Очень ему хотелось посмотреть, как я выгляжу в купальнике, так что во время бомбардировок в гостинице «Гранд», в Приштине, организовал шоу «Мисс Война». Я на этом шоу выступала в бикини... и победила! По CNN сказали, что победила знаменитая Раймонда Бакали, албанка, и в это время я своим лицом крупным планом улыбалась в камеру. Простите, вы что-то сказали?
Про «Мисс Война» я придумала, чтобы прочитать по его глазам, хотел бы он меня увидеть в бикини. Да я и сама почти захотела показаться ему в таком виде... Парашютиста не стоило сбрасывать сюда с вертолета – он весь такой земной, вроде одуванчика, красивый, как дерево. Я лично березы люблю.
Луг рядом с Приштиной, а в Белграде мои папашка с мамашкой как сыр в масле катаются.
– Пора идти, – прервал меня парашютист. А я все еще играла с ним и потому сказала:
– Вы очень хорошо говорите по-английски. Правда, есть маленький акцент. Кокни? Вы не из Лондона, случайно?
– Точно, – ответил он.
– Еще точнее... Вертолет в воздухе... Вы прыгаете... Но почему первым? Вы сержант? Нет, что-то выше... Вы, парашютист, прыгаете первым, значит, вы – офицер, командир роты десантников. Красный берет? А это значит... Красные береты... Погодите... Насколько я знаю, красные береты... Кажется, об этом много писали. Ах вот оно что! Красные береты ненавидят во многих странах не меньше, чем сербов.
– Вы недалеки от истины, – улыбнувшись, ответил парашютист.
В ответ на «истину» я раскланялась, вот мы впервые и нашли общий язык. Я ему назвалась – Мария Лепич. Красный берет тоже слегка поклонился, сказал:
– Гарольд, с вашего разрешения. Я крикнула:
– Неужели вы тот самый Гарольд Пинтер, тот самый ваш писатель, который выступил против бомбардировок, он еще очень плохо отзывался о Блэре и Куке?
– Я бы не хотел быть Пинтером, я – Кин.
– Назовите по буквам, пожалуйста.
– Ка-и-эн, – медленно произнес парашютист по имени Гарольд с тремя буквами в фамилии. – Кин...
Назовите по буквам
– Кин... Ой, а вы не родственник знаменитого футболиста из лондонского «Арсенала»?
Тут меня Гарольд Кин подколол:
– Кин играет не в «Арсенале», а в «Манчестер Юнайтед»!
Браво, Гарольд, теперь имя «Гарольд» приклеилось к моей нижней губе, и это меня несколько смутило: эй, девчонка, эй, сердце мое, ты смотри, для кого стучишь!
В огороде бузина, а на лугу – оккупант!
Мария Лепич, Гарольд Кин. Овцы почуяли, что наш разговор не туда завел... Да нет, овцы этого почуять не могли, они вертолета напугались. Я за овцами побежала, не то чтобы очень уж надо было, просто захотелось, чтобы парашютист на меня с тыла глянул – задницу и бедра оценил...
Спасаю вроде как овец, а вертолет мягко так приземляется, и я не то что крикнула – заорала прямо- таки, чтоб он одуванчик не помял. Ветер от винта вертолета лупил одуванчик, а тот только головкой встряхивал, совсем как женщина, которая волосы со лба отбрасывает... Но только я больше не на одуванчик смотрела, а на дверь открытую в вертолете, который взлетать начал, что меня, как ни странно, не обрадовало: из вертолета Гарольд Кин, не писатель и не футболист, махал мне красным беретом.
Снял берет при выполнении воинского долга, это ведь кое-что значит, уважаемая госпожа Лепич. Вертолет, не прекращая ругаться с воздухом, взлетел, овцы вернулись. «Что вы думаете о Гарольде Кине, – спросила я старшую овцу. Та взблеяла, и я спросила строже: – Так что же вы думаете?» Старшая овца изогнулась всем телом, словно хотела просить пардону за то, что не смогла ничего толкового сказать. А тот ягненок, майский ягненок, сопливое дитя нынешнего июня, обнял меня и мордочкой написал на ладони – не дай нас съесть.
Ел нас взглядом Скендер Бакали, пока я гнала к своему дому белое облако стада. Еще один парашютист, подумала я, здороваясь со Скендером на албанском. Скендер был из тех албанцев, что одинаково выглядят и в сто лет, и в двадцать семь. Он затягивался словами, сбивая пепел стоимости моего дома.
– Не продается, господин Скендер!
– Мария, дитя мое сербское, так ведь лучше мне дом продать, а то ведь спалят его вместе с тобой! А то закончишь как твои отец с матерью. Пока тебе везло, потому что работала на Красный крест господина Уэлса.
– Найди мне отца с матерью, и я тебе дом задаром отдам.
– Мария, детка, НАТО переводчиков ищет, ты там генеральшей станешь с английским и албанским!
– Что дадите, господин Скендери?
– Десять тысяч марок!
– Дом стоит не меньше ста тысяч.
– Стоил, Мария, стоил. – И указал рукой на пару албанцев, которые подошли к овцам и принялись поднимать каждую на руки, словно желая заглянуть им в глаза, а на деле прикидывая вес. Тому самому ягненку и мне продемонстрировали нож и зубы. Ягненок сам полез на нож, будто ему кусок соли протянули... Нож лизнул шею ягненка... Шея ягненка и нож сошлись в кровавом поцелуе. Голова ягненка осталась в траве – отдыхать от жизни.
Скендер отсчитал мне десять тысяч марок крупными купюрами. Я погладила грязными бумажками подбородок – так издавна поступают сербы, получая в этот день первые деньги. И еще, тоже по сербскому обычаю, поцеловала порог дома. Скендер глубоко мне поклонился и сказал:
– Мария, у меня в Приштине есть кафе, приводи клиентов, получишь процент.
* * *
Я ВЫШЛА на дорогу: от всей моей красоты после продажи дома осталась только половина, пятьдесят процентов. Над асфальтом клубился сладкий дух бензина «супер-98», и я вдохнула его, вернув двадцать процентов красоты и сказав про себя: «Твою мать, без труда не вынешь и рыбку из пруда! Семьдесят процентов моей истинной красоты, да еще с улыбкой, запросто танк остановят».
Гусеницы спели под тормоза. Прыгай, Мария, в танк.
– Давай, гони, – крикнула я по-албански.
В танке молодой парень в гражданском, рубаха черная, воротничок белый, волосы кучерявые, на запястьях махровые теннисные напульсники.
– Хелло, – говорит парень.
