греет, но и скрывает. Например, то, что Закревский обнимал меня за тонкий стан — действительно, тонкий, без кавычек, — и гладил коленки. Не просто будет завтра Анне…
10. Ужин и прощание.
Дома нас ждал накрытый к чаю стол — и Сурмин, который по виду Закревского сразу обо всем догадался. Хотелось думать, что Арсений Венедиктович с сожалением расстался с мечтой об Анне, но по его лицу сожаления нельзя было прочесть, а свою синюю кнопку я запрятала подальше. Марья Петровна была наконец-то довольна: Полина, можно сказать, пристроена, строптивая Анна чинно сидит с чашкой, отщипывая кусочки бисквита, а мужчины, как им и положено, говорят о политике и обсуждают газетные новости. Над столом носятся слова, смех, взгляды, звяканье ложечек о чайные чашки.
— Кругом одни бомбисты и революционеры… Полковника Карпова, начальника охранного отделения, убили…
— Где это случилось?
— В доме 25 по Астраханской улице, на Выборгской стороне…
— Убийцу нашли?
— Да, поймали… Представьте, он в шкафу спрятал адскую машину…
— Как жить? Ах…
— Полина, передай Арсению Венедиктовичу варенье…
— Господа, новость: в думе всерьез обсуждают постановление о воспрещении кондукторам трамвая пускать в вагоны дам в шляпках с длинными булавками…
— Это почему?
— А вдруг кому из пассажиров — да в глаз?
— Ха-ха-ха!..
— Иван Павлович, ну грех же смеяться… Вдруг и правда… в глаз…
— Ох-ха-ха-ха…
— И зачем издавать обязательные постановления? Есть же статья 123 — арест до семи дней или штраф до двадцати пяти рублей…
— Анна Федоровна, я приму чай только из ваших рук…
— Княгиня Протасова мне рассказала, что на рынках Петербурга появляется женщина в монашеском одеянии — мать Параскева. Говорят, она монахиня одного из московских монастырей. Она продает в аптечных пузырьках песок от всех хворей…
— Помилуйте, Марья Петровна, это простой песок. Знаю я эту мать Параскеву — она не только 'недужных пользует' своим песочком, но и торговцам предлагает — 'для счастья в торговле'. Лавочники этим песок посыпают около лавки и некоторые товары.
— Просвещение, ау…
— Слыхали, Леопольд П скончался. Он на бельгийском троне пробыл более сорока лет…
— Кто наследник престола?..
— А ты бы хотел?
— Господа, ну, право…
— У полковника Верховского и его супруги послезавтра большой званый вечер — ужин с цыганами и оркестром балалаечников…
— О, мы все приглашены…
Часы в столовой пробили десять. Закревский откланялся и со значение приложился к ручке маман, а затем — к моей. Ждите завтра… Будем ждать, будем — а как же!
Провожать я его не пошла — по его настоянию. И правильно — неизвестно, куда бы я его завела…
У Полины тут же разболелась голова, и Шпиндель на правах жениха повел ее в спальню — подавать нюхательную соль, протирать виски невесты одеколоном и еще бог знает чем заниматься…
Я совершенно бесцеремонно утащила Сурмина в бильярдную, увидев его намерение смыться, — только туда я и знала дорогу. Там я прямо спросила его, будет ли он мне петь… Да. Тогда, сказала я, надо найти рояль…
Сурмин знал, где рояль. Более того, он смог отыскать его в темной квартире.
Я стояла у рояля (того, что сейчас в моей мансарде) точно так же, как вчера. Стояла так, чтобы видеть лицо мужчины, сидящего за роялем.
— Арсений Венедиктович, спойте мне то, что вы поете, когда один…
— Это старый забытый романс…
— Люблю старые и забытые…
И Сурмин спел — только для меня и очень проникновенно — 'Гори, гори, моя звезда'. У Гр-р с прадедушкой даже предпочтения сходятся. Вот гены что делают!
Это было прощание… Я понимала, что Сурмин прощался с возможностью перевести свои отношения с Анной в другую плоскость, и отныне они — только знакомы. Я снова будто смотрела кино, где я в главной роли.
Сурмин встал. Я не могла отпустить его вот так — не пожав руки. Я шагнула к нему, одновременно снимая серьги. Их я вложила ему в раскрытую ладонь.
— Это вашей дочери. Я хочу, чтобы у вас остались не только воспоминания об этой минуте, но и нечто вполне осязаемое…
— Но я не могу, не должен…
— Можете и должны… И не обижайте меня отказом… Вы не представляете, что вы сделали для меня…
— Ничего сверх своих обязанностей…
Как ему объяснить, что я имею в виду вовсе не его работу (где он, кстати, лопухнулся, проморгав Шпинделя), а его ДНК, его кровь, его потомка — моего Гр-р.
Прежде чем положить серьги в нагрудный карман кителя, Сурмин поцеловал их и мою руку, а я подставила ему лицо — прости, Гр-р… Губы Сурмина были такими же горячими и сухими, как у Громова. Видимо, наследственная черта — доминантный ген…
Следователь не мог покинуть дом Марьи Петровны, не простившись с нею. Поэтому мы вернулись в столовую. Сурмин раскланялся и удалился, также попросив не провожать его.
Я осталась одна со своей прапрабабушкой. Я подошла и
обняла ее:
— Мне сделал предложение Закревский. Завтра он официально придет просить моей руки. Я выйду за него, и мы уедем в Энск.
— Да, наверное, так будет лучше — уехать… После всего, что случилось, здесь тебе мужа не найти…
— Я подарила серьги Сурмину — для его дочери…
— Я же сказала, можешь делать с ними что хочешь… Но я так и знала, ты что-то с Сурминым затеваешь…
Да. Но только через сто лет…
Марья Петровна позвонила в маленький колокольчик. Вошла Устя — и маман отправила нас раздеваться.
Бам-м-м-м… Одиннадцать… Мне оставалось написать Анне письмо и лечь спать. Прощайте, предки…
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
1. Я возвращаюсь, и у меня проблемы.
