коробке также оказалось несколько папок, которые в окружных полицейских участках используют под досье, некоторые — пустые, тогда как в других находились бумаги. Я открыл одну из них. «Личное дело сотрудника управления шерифа Рассела Монро, 1976 — 1983».
— А что, Эмбер, неплохая работа.
— Все это он возит в своей машине, — сказала она. — Пожалуйста, забери это себе. Он сказал, что нашел эту кассету в моем магнитофоне, в ночь, когда Элис... умерла.
Я сунул пленку в боковой карман пиджака.
По пути к дому положил коробку в багажник своей машины. Отец, теперь одетый, сидел в кухне за столом, попивая свой кофе.
Я проводил Эмбер в маленькую спальню. На тумбочке у кровати стояла лампа, отбрасывавшая теплый свет на противоположную стену из сучковатых сосновых досок.
— Можно мне задать тебе вопрос? — спросила она.
— Конечно.
— Ты полюбил меня больше, когда подумал, что я умерла?
Вопрос удивил меня и вызвал чувство неуверенности. Я не знал, что ответить, но тем не менее мне удалось остаться спокойным. Казалось, в маленькую комнату проникла глубокая тишина ночи и окутала нас.
— Нет, — сказал я.
Эмбер смотрела на меня, пока снимала парик и выпускала на свободу свои роскошные волнистые каштановые волосы. Они упали ниже плеч. И снова я был поражен, как был поражен раньше, но никогда так сильно, как сегодня, — до чего же Эмбер похожа на Изабеллу! И в тот момент, когда собственные волосы наконец окутали ее, мне показалось: в тусклом свете хижины Эмбер излучает сияние.
— Спасибо, — сказала она. И одарила меня тем самым взглядом, что проник с сотнями продуктов в биллион домов, тем взглядом — невинным и в то же время чувственным, приглашающим, нет, даже умоляющим тебя принять участие в том, что тебе предлагается, убеждающим тебя в том, что эта сделка, как бы к ней ни отнеслись окружающие, была и навсегда останется заговором только двоих.
Что она прочитала в моих глазах, мне так и не суждено узнать.
— Пожалуйста, — сказал я. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Рассел.
Глава 15
Я зашел в «Морской ресторан», заказал две порции виски и два пива, уселся у окна и стал смотреть на проходивших мимо людей. Над берегом начинал сгущаться предрассветный туман. Я следил, как постепенно он распространяется над береговой линией, над пляжем, над набережной, как растекается по Прибрежному шоссе, окутывает здания, подбирается к Океанскому проспекту, хоронит под собой уличные фонари, укрывает мужчин, и женщин, и младенцев в колясках, бродяг и уличных псов, голубей и чаек, прячущихся от людского глаза, кошек, эвкалипты и бугенвиллеи, парковочные столбики, таверну «Хеннеси», художественный салон, магазин по продаже солнцезащитных очков, патрульную машину, развернувшуюся и поехавшую направо по шоссе, тротуар, и трещины на нем, и пробивающиеся сквозь него растения. И, хотя туман подкрался совершенно неслышно, я был не единственным, кто осознал его появление. Словно по мановению палочки дирижера возникла случайная всеобщая пауза, какой-то провал в сознании каждого на этом оживленном летнем тротуаре. Туман обволакивал лица, и люди замедляли шаг, как бывает это в фильмах, когда герои разом замедляют шаги или останавливаются совсем, словно реагируя на мощную невидимую психическую стремительную атаку, разом обрушившуюся на них, ни о чем не подозревающих. Что-то промелькнуло в выражениях их лиц в тот самый момент, какой-то вопрос. Муж взглянул на свою жену; жена взглянула на мужа; влюбленные прижались еще крепче друг к другу; одиночки обернулись, чтобы бросить взгляд через плечо, неожиданно перешли на другую сторону улицы, остановились и принялись оглядываться по сторонам. И на всех лицах — один и тот же вопрос: 'Что это было? Я? Кто-то другой? Кто? Или все же
Глубоко в этой тишине я услышал голос — скорее даже стон, похожий на низкочастотный рев-приказ, но не смог разобрать смысла этого приказа. Я не имел ни малейшего представления о том, слышит ли кто- нибудь еще этот голос. И тут же раздался оглушительный взрыв смеха — наступательного, фальшивого, отчаянно показного — отменяющего тишину и отвергающего все те истины, которые тишина несла с собой. Снова врубилась музыка. Я вышел из ресторана.
Несколько минут просидел в машине, не включая двигателя, — слушал запись на пленке, украденную Эмбер у Мартина Пэриша. Это был голос Полуночного Глаза. Он заикался и мямлил что-то, выдавая совершенно невразумительные фразы: «Вжу... ярую... шкарусерву... тепло... ползущу из... он...»
Я не смог понять ничего. Ведь если Эмбер права и Мартин хотел бы приписать убийство Элис мне, эта запись должна была бы давным-давно быть уничтожена. Когда я прослушал ее во второй раз, я заботливо спрятал пленку в такое место под половиком машины, до которого никак не смог бы дотянуться ногой.
В каньоне, сразу при выезде из города, движение сильно замедлилось, машины буквально ползли, и мне понадобилось минут двадцать передвижения с черепашьей скоростью, чтобы понять, в чем дело. Оказалось, дорожная полиция установила один из своих проверочных «постов трезвости» с целью отлова пьяных водителей. Я мог видеть вспышки сигнальных огней, оранжевые пограничные столбики, сводившие движение полос в одну, и фигуры полицейских, светивших фонарями в лица водителей. В глубине души я поддерживал активность тех, кто оспаривал необходимость создания подобных контрольных постов. Может быть, потому, что суды всегда солидарны с борцами за трезвость — утверждают конституционность подобных действий, чем и вызывают во мне недоверие к власти вообще и раздражение от ее карающей десницы. Как-то я подумал: вероятно, мне больше подошла бы карьера грабителя банков, чем сотрудника правоохранительных органов, но эта мысль, естественно, ни свежа, ни глубока. Писательская же деятельность предоставляла прекрасную возможность достигнуть некоего компромисса между обеими этими позициями.
Я открыл окно, закурил и стал ждать.
Впереди острые лучи фонарей били в салоны машин, полицейские склонялись к раскрытым окнам, а поток автомобилей с прошедшими проверку водителями вяло набирал скорость в направлении к северу. В зеркальце заднего вида я видел клочья тумана.
Через десять минут наконец подошла и моя очередь. Я направил машину между рядами оранжевых столбиков, кивнул — вместо приветствия — полицейскому и... позади него, около патрульной машины... увидел знакомый мне человеческий силуэт. Но не успел присмотреться — мне в глаза ударил луч света.
— Как самочувствие сегодня, сэр?
— Прекрасное.
— Пили вечером, сэр?
— Пару пива.
— И это все?
— Так точно.
— И все же сколько именно, сэр?
— Я недавно проверял: слово «пара» по-прежнему означает «два».
Полицейский помолчал, скользнул лучом фонаря по заднему сиденью моей машины, осветил пассажирское место рядом со мной, снова уткнулся лучом в глаза.
Из-за его спины послышался знакомый голос, но все, что я мог видеть, — это лишь сноп белого света.
Скрытые слепящей завесой полицейские немного посовещались. Обладатель фонаря отошел в сторону, слепящий свет исчез, а в мое окно чуть не по пояс влез Мартин Пэриш.
Глаза налиты кровью, массивный подбородок, явно символизирующий моральное превосходство,
