допер.
Я искал в лице Мартина признаки помешательства, которое, в чем я нисколько не сомневался, охватило его, но смог разглядеть лишь мрачную, тупую убежденность в том, что он открыл ужасную истину. Это встревожило меня почти так же глубоко, как и лежащая в моем морозильнике женщина.
— Все, что ты вбил в свою башку, — чушь собачья, — сказал я.
— Ну так просвети меня.
— Увы, не могу. С уверенностью могу сказать лишь то, что я не убивал ее и Грейс не убивала ее. И вообще я не понимаю, что здесь происходит.
Мартин кивнул — усмехнувшись снисходительно.
— Ну, дружище, в суде такие штучки не пройдут. С телом в морозильнике. Не пройдет это и со мной.
— Я использую свой шанс, — сказал я, протягивая вперед обе руки, чтобы на них надели наручники.
— Нет.
— Нет? И это говоришь мне ты, шеф отдела по расследованию убийств целого округа? Ты захватил меня с трупом в моем гараже и даже не собираешься арестовать меня? В чем дело, Мартин?
— Дело в том, что я люблю две вещи, которые ты, по-видимому, не любишь, — свою жену и работу. Если я сейчас отвезу тебя в участок, обе они попадут под удар. Будь я проклят, если допущу, чтобы Джо Энн услышала твои показания о том, что две ночи подряд я провел в доме Эмбер. И будь я уже совсем проклят, если подведу Винтерса, ибо он попадет в очень незавидное положение. И поспешит подставить мою голову, чтобы спасти свою, что, кстати, ему тоже так просто не пройдет! Нет, ты не стоишь этого. Так же как и Элис Фульц — да упокой Господь ее душу. Ты удивляешь меня, Монро, своим непонятным поведением. Я не мог и представить себе, что ты допустишь, чтобы Изабелла прошла через все это. Мне кажется, последнее, в чем она нуждается сейчас, — увидеть тебя за решеткой по обвинению в убийстве. Впрочем, человек, который свихнулся настолько, что убивает женщину из-за денег, вполне способен погубить и свою собственную жену. Или дело идет к тому, чтобы обеспечить себе защиту подлым хитроумным способом: взять и вкатить в зал суда Изабеллу в инвалидном кресле?
Я пристально разглядывал массивное самодовольное лицо Мартина, а внутри бушевало пламя ярости. На какую-то секунду я почти ослеп.
— Ну как, Расс, все еще жаждешь нацепить на себя наручники?
Мартин Пэриш достаточно хорошо знал меня, чтобы легко понимать мои чувства, и заранее подготовился к этому. Мою атаку он предотвратил резким ударом в пах, а следом и кулаком по шее, отчего я снова рухнул на землю. Все время я ощущал леденящую сталь револьвера Кейеса за ухом, пока пялился на пляшущие передо мной масляные пятна на полу гаража. Долго пребывал я в состоянии той дикой боли, которая начинается у мужчин где-то в яйцах и вызывает такое чувство, словно одновременно ты опорожняешься изо всех дыр разом, и блюешь, и кричишь. По непонятной причине я сосредоточил все свое внимание на шнурках исцарапанных коричневых башмаков Мартина.
Наконец Мартин потянул меня за воротник рубахи. Револьвер, приставленный к моему затылку, сопровождал все мои вынужденные действия.
— Ради Бога, Рассел, я же предоставляю тебе поистине уникальную возможность.
Я едва стоял, ощущая, как по всему телу растекается боль. В ушах от удара звенело, шею ломило.
— А теперь вытаскивай ее и неси вверх по холму, — сказал он. — Я брошу камень тебе в спину, когда захочу, чтобы ты повернул.
— Зачем?
— Лучше не спрашивай
Револьвер оставил в покое мою голову. Мартин указал мне на морозильник. Я посмотрел сквозь дымку на лицо Элис.
Если богоявление есть миг открытия или понимания сути жизни, то открытие, которое я в себе обнаружил, вовсе не явилось ни богоявлением, ни озарением, — а еще большей слепотой, чем любой род видения, ибо не прояснило ничего и не принесло мне никакого облегчения. И пришло это открытие не через мозг, а из каких-то глубин моего естества — из земли и камня, из крови и рождения, из плоти и крови. И вовсе не из страха перед нашей системой уголовного судопроизводства я предпочел избежать той последовательности событий, которую подбросил мне Мартин и которая фактически диктовалось бы верой, близкой к религиозности, — в общем-то, я готов бросить себя в пасть нашего общества с целью доказать собственную невиновность! Но в тот момент я раскрыл в себе гораздо более примитивное существо, чем ощущал обычно: волею обстоятельств я возмечтал о насущном. То, в чем я нуждался больше всего, чего всего сильнее хотел в тот конкретный момент, сводилось лишь к отысканию практичного и действенного способа спасти свою собственную дрожащую шкуру.
Едва ли на сердце Иуды было тяжелее, когда он запечатлевал свой прощальный поцелуй, нежели у меня в тот миг, когда я
Я принялся извлекать из морозильника Элис Фульц. Когда я дернул ее к себе, прядь заледеневших волос отломилась и, щелкнув, стукнулась о стенку. Я взвалил Элис себе на плечо и, с трудом передвигая ноги, стал подниматься в гору. Ее талия покоилась на моем левом плече, и мне пришлось вытянуть обе руки, чтобы ухватиться за ее твердые ледяные лодыжки. Я видел ее правую руку, покачивающуюся в темноте. Ее левая рука постукивала меня по затылку, как жуткое напоминание о том, что с ней случилось, а где-то далеко справа от себя, уголком глаза, я видел ее бледные пальцы, упруго покачивающиеся при каждом моем движении.
С каждым новым шагом, пока я восходил на вершину, я все более отчетливо понимал: многое в моей жизни после этой ночи должно будет измениться. Это ужасное шествие — та четкая разграничительная линия, которая отделит мое будущее от всего, что было ранее. Две жизни, две силы не смогут одновременно сосуществовать во мне, это я знал точно. Придется выработать новые правила, придется создать какие-то альтернативные системы, необходимо будет внести значительные поправки, вступить в выгодные сделки, предложить уступки, подписать соглашения. Отныне моя душа будет принадлежать уже не мне, но и этой женщине, и этим мужчинам, и этой ночи. Никогда я даже представить себе не мог, что буду вынужден за столь ничтожную цену пройти подобное испытание.
Я молился, пока всходил по склону холма (если, конечно, может быть названо молитвой мое невнятное, отчаянное бормотание), лишь о том, чтобы во мне сохранилось хоть что-то из моей старой жизни, что-то, что я смог бы потом распознать и вспомнить, а если понадобится, в минуту крайней необходимости смог бы уцепиться за это «что-то», а не только за ужас и стыд.
С талии Элис мне на плечо скатилась струйка ледяной жидкости — ничего более холодного этот мир мне еще не предлагал.
С юга катился к нам туман, и вскоре мы погрузились во мрак каньона. Восходя все выше и выше, все больше углубляясь в густые сухие заросли кустарника, я все отчетливее слышал звуки шагов трех пар наших ног. При каждой новой капле влаги, которая падала с подтаивающего тела Элис, я всякий раз ощущал острую боль и — вздрагивал.
Прямо передо мной все так же маячил фонарь видеокамеры.
Наконец галька ударила мне в спину, и я свернул влево, шагнул в глубь оврага, в заросли дубов, бузины, шалфея и опунции. Мои ноги горели. Я ступил под полог зеленых ветвей. И тут же споткнулся и упал. Элис сорвалась на землю и сразу замерла, подобно громоздкой детской игрушке, — уткнувшись лицом в заросли кактусов. Лампа над видеокамерой погасла, и я, стоя на четвереньках, наконец получил возможность немного отдышаться.
— Ну что ж, Монро, для начала неплохо, — услышал я позади себя голос Мартина. — А теперь вставай и пошли назад, к гаражу. Нельзя же копать могилу без лопаты.
Я копал не меньше двух часов, и все еще было неглубоко. Марти предложил мне перчатки, которые и в самом деле немного помогли. Пришлось сходить в гараж за киркой, поскольку
