Парнов Еремей
Пагода благоуханий
Еремей Парнов
ПАГОДА БЛАГОУХАНИЙ
Лето падения Парижа тысяча девятьсот сороковое было отмечено цветением миртов. В старинном вьетнамском месяцеслове на этот год сошлись знаки Металла и Дракона. Ему сопутствовала мужская стихия, которой противостоял мирт цветок любви и смерти.
* * *
Фюмроля разбудил жестяной шелест цикад. Он испуганно встрепенулся, хотел вскочить, но тут же запутался в податливой марле антимоскитного полога. Казалось, все еще длится душный кошмар, заставивший его сбросить с себя льняную пижаму, ставшую такой же горячей и влажной, как измочаленные простыни, как эта враждебная подушка. Свою первую ночь в тропиках он провел ужасно.
Вставая, Фюмроль обнаружил на постели бутылку. Так ничего и не вспомнив, он глотнул из горлышка и принялся за утренний туалет. Когда выбритый и благоухающий одеколоном Фюмроль присел у чайного столика, ужасы прошедшей ночи представились в несколько смешном виде.
Во внутреннем дворике отеля кипела жизнь. Черноволосые миниатюрные женщины в черных шелковых брюках и светлых блузах таскали тюки с бельем, бой в малиновой ливрее спешил куда-то с утюгом, точил длинные ножи поваренок. И полным-полно было ребятишек, стройных девочек с любопытными глазами и полуголых мальчишек, которые смеялись даже тогда, когда падали и разбивали носы. Запах помоев, которые выплескивались прямо во двор, смешивался с тревожным чадом сандаловых воскурений и сладостным дыханием незнакомых цветов. Где-то там, за океаном, осталась униженная страна, которую заполнили колонны беженцев, пленительный пепельно-сизый город, чьи вечные мостовые искорежены стальными гусеницами черных танков и стонут под копытами чужих лошадей. Поскорее забыть обо всем, выбросить из сердца и памяти. Иначе дни, которые предстоит прожить под перламутровым небом Индокитая, станут для Фюмроля страшнее прошедшей ночи.
Он распаковал чемоданы и переоделся в белое. В тропиках к протоколу относятся весьма снисходительно, и он еще накануне решил, что не станет дожидаться, когда вернут из глажки парадный мундир. Повседневный френч с погонами и орденской планкой почти не измялся, и в нем смело можно было предстать перед генерал-губернатором.
Он сбежал вниз по широкой лестнице мимо пары фаянсовых слонов, которые несли на спинах вазы с диковинными растениями, и, насвистывая легкомысленную песенку, вошел в телефонную кабину. Вспыхнула красная лампочка.
- Соедините меня с резиденцией, - попросил Фюмроль, дождавшись вопроса оператора. Ему несколько раз пришлось назвать свое имя, прежде чем трубку взял личный адъютант генерала Катру.
- Майор Фюмроль? - с ленивым удивлением переспросил адъютант. - Из Парижа?
- К сожалению, из Виши, - не удержался Фюмроль. - Я прибыл в Ханой только вчера вечером.
- Да-да, знаю, мы ждали вас, майор... Сейчас я доложу его превосходительству.
В кабине сделалось душно Фюмроль вынул платок, отер мокрый лоб и ногой приоткрыл дверь. Из мраморного вестибюля повеяло искусственным ветром, но прохладней от этого не стало. Наконец послышался сухой, чуть надтреснутый голос Катру:
- Рад приветствовать вас в Индокитае, маркиз. Вы уж завтракали?
- Выпил чашку чая, мой генерал, - ответил Фюмроль, с сожалением прикрывая дверь.
- Вот и чудесно. Позавтракаем вместе. Через полчаса за вами заедет автомобиль.
Фюмроль поблагодарил и поспешно выскочил из кабины, сжимая в руке горячий платок. Проходя мимо зеркала, он обнаружил у себя на спине темное пятно. Недаром его предупреждали, что рубашку здесь придется менять чуть ли не каждый час.
В зале за столиками вдоль стен и перед деревянной стойкой бара уже сидело несколько офицеров: морской лейтенант, пожилой артиллерист, африканский стрелок, засунувший красный берет под погон, и несколько легионеров в малиновых эполетах. Взглянув на часы, он присел за ближайший столик.
Из-за колонн неслышно выскользнула девушка в кружевном передничке и наколке и вопросительно уставилась на него черными непроницаемыми глазами. Одни лишь губы раскрылись в дежурной улыбке. Мановением руки Фюмроль указал на соседний столик. Проводив девушку взглядом, он отметил, что она красива той непередаваемо тревожной, волнующей красотой, которой отмечена чуть ли не половина молоденьких женщин этой страны.
'Какое утонченное, какое умненькое личико', - подумал Фюмроль, искоса наблюдая за официанткой. Вытерев столик, она налила ему 'Касси' и поставила мельхиоровый кувшинчик с колотым льдом. 'Не пользуйтесь льдом, - опять вспомнилось чье-то наставление, - они наверняка делают его из некипяченой воды'. Но беспечная лень уже проникла в сердце Фюмроля. Бестрепетной рукой он наклонил кувшинчик и разбавил анисовку талой водой. Тягучий ликер побелел, в стакане закружились слюдяные блестки выпавших кристаллов
- Вы надолго к нам, майор? - долетел до него вопрос.
Фюмроль медленно повернул голову. Морской лейтенант у стойки лениво поднял палец.
- Кто может знать? Надеюсь, не навсегда.
- Мы все надеялись на это, - усмехнулся моряк. - А с другой стороны, чего бога гневить? Сегодня здесь лучше, чем там... Вы давно с дорогой родины?
- Не прошло и месяца, - ответил Фюмроль. - Но даже за такой срок она ухитрилась сделаться еще меньше.
- Бесноватый Адольф режет нас, как страсбургский паштет, - вступил в разговор пожилой легионер с выгоревшими добела волосами. - Впрочем, прошу прощения. - Он прикрыл рот ладонью. - Молчу.
- Еще бы! - рассыпался неприятным смехом, но тут же закашлялся моряк. Теперь боши - обожаемые союзнички... Здорово они загадили Париж?
- Не знаю, - покачал головой Фюмроль. - После перемирия я не был в оккупированной зоне. - Про себя он отметил, что люди здесь пока еще говорят откровенно. В Виши подобные разговоры велись шепотом.
- Но положение на месте вы должны знать? - нетерпеливо стукнул кулаком по стойке морской лейтенант. - Или это военная тайна, которую можно доверить только губернатору?
'Здесь все про всех известно, - подумал Фюмроль. - Как в деревне'.
- Прошу прощения, господа. Это за мной, - сказал он, кивая на окно, за которым остановился раскрашенный маскировочными пятнами открытый 'ситроен'. Резко встал, подписал счет и, зажав под мышкой кепи с кокардой и шнуром штаб-офицера, направился к дверям, которые услужливо распахнул перед ним сухонький швейцар-тонкинец.
'Такое же умненькое лицо, словно вырезанное из потемневшей кости, и та же непроницаемая тайна в глазах', - подумал Фюмроль, переступая порог.
На миг его охватило предчувствие какого-то необыкновенного озарения, когда с вещей и явлений разом спадает покрывающая их мишура и все становится отчетливым и простым, как в детстве. Но неприятный истерический смех за спиной прогнал иллюзию.
- Привет папаше Жоржу! - выкрикнул моряк. (Зазвенело разбитое стекло.) Он уже сидит на чемоданах.
Фюмроль вышел, не оглядываясь. Он не слышал, как товарищи урезонили подвыпившего лейтенанта, и только в машине сообразил, что 'папаша Жорж' не кто иной, как Жорж Альбер Жульен Катру, генерал- губернатор Французского Индокитая.
'Сидит на чемоданах'! И это тоже известно...
Европейские кварталы поразили Фюмроля безлюдьем, тишиной и обилием цветущих деревьев. Лишь однажды, когда машина выехала на перекресток, перед ним открылась манящая сутолока туземной улицы с ее магазинчиками и фруктовыми лавками в нижнем этаже, столпотворением велорикш, пестротой зонтов и бумажных фонариков.
Они проехали вдоль мутно-зеленого, как нефрит, озера, посреди которого виднелся остров с многоярусной пагодой. Женщины стирали белье, мальчишки удили рыбу. Звенел, покачиваясь на поворотах, обвешанный людьми трамвай. В зарослях ив пряталась еще одна пагода с чешуйчатой крышей, на гребне которой колючие драконы целовали солнечный круг. Фюмролю показались до странности знакомыми и эти извилистые чудовища на крыше, и горбатые мостики над темной водой, и скрюченные
