Преследование убегающих. Мат, сопение, вопли. Тупые звуки от ударов чьей-то черной головы об асфальт…
В стоп-кадре застыл размытый силуэт одного из нападавших. Он как раз подпрыгнул над лежащим ничком негром, и было ясно, что оба его ботинка приземлятся прямо на лоснящееся черное лицо, разинутое в немом крике.
– В тот день мальчики впервые узнали, какова на вкус кровь настоящего противника, – торжественно прокомментировал происходящее Дубов. – Единая цель и общий враг – вот что крепче всего сплачивает людей.
– Мелковаты ваши патриоты России, – поделился я с ним своими наблюдениями. – И трусоваты. Половина из них только делали вид, что участвуют в драке, а сами просто вертелись вокруг да дубинками в воздухе махали.
Против ожидания Дубов не обиделся.
– Моим мальчикам и не потребуется из себя триста спартанцев изображать, – сказал он с загадочным видом. – У них другое предназначение. Время от времени на алтарь истории должны приноситься массовые жертвы.
– Зачем? – спросил я, удивляясь не столько дикому заявлению Дубова, сколько той легкости, с которой он оперирует пышными словосочетаниями. Алтарь истории! У меня бы язык не повернулся произнести что- нибудь в таком высокопарном стиле.
– А ты представь себе вот какую ситуацию, писатель… – Опершись на стол обеими руками, Дубов подался вперед, как будто изготовился к прыжку. – Взрыв на Пушкинской площади. Через некоторое время еще один – на Манеже. Или на Арбате, это особого значения не имеет. Главное, чтобы снова погибло побольше москвичей, а не гостей столицы… Страх и ненависть. – От избытка чувств голос Дубова сделался утробным, как у заправского чревовещателя. – Кровь и траур… Красное и черное, как на нашем знамени… СМИ голосят о происках чеченских террористов, народ требует расправы над виновниками трагедии. И тогда сотни юношей с чистыми славянскими лицами начинают свой крестовой поход против инородцев… Как ты думаешь, писатель, чем это закончится?
– Уж никак не разгромом врага, – буркнул я, представив себе, что останется от хилого воинства патриотов России после первой же стычки с хищной стаей чеченских боевиков.
– Вот именно! – обрадовался Дубов. – Для того чтобы окончательно разбудить совесть нации, мальчикам достаточно погибнуть, а не победить. Побеждать будут другие. Те, кто придет им на смену!
Я почувствовал себя запертым в палате с буйным сумасшедшим. Захотелось очутиться как можно дальше от этого безумца, брызгающего в запале слюной, очень даже может быть, что бешеной. Не знаю, как насчет рака желудка, но диагноз, поставленный Дубову собственным сыном, не вызывал у меня сомнений. Мания величия плюс маразм. Я бы добавил еще ярко выраженную шизофрению.
А он свободно перемещался по миру, создавал партии с фракциями, голосовал в Думе и участвовал в прениях. Он учил уму-разуму здравомыслящую часть человечества, этот буйный псих, да еще и претендовал при этом на роль вождя народных масс. Может быть, в глазах привычных ко всему политиков и журналистов Дубов выглядел просто излишне импульсивным человеком, способным обложить трехэтажным матом спикера, и не более того. Но будь моя воля, рубахи, которые он носил, все до одной были бы снабжены длинными рукавами, завязывающимися за спиной.
– Хочешь посмотреть разгон азербайджанцев на Тушинском рынке? – предложил Дубов, язык которого хоть и был без костей, но все равно не мог молоть без остановки.
– В следующий раз, – сказал я. – Впечатлений и без того – во! – Я провел ребром ладони по горлу.
– Ладно, положи пока кассету на место и иди к себе. Cкоро тебе занесут все, что понадобится для работы в ближайшее время.
Окунувшись с головой в сейф, я быстро перетасовал кассеты таким образом, чтобы та, которая была посвящена событиям на Пушкинской площади, очутилась в коробке, озаглавленной «ПЕРВЫЕ АКЦИИ». Теперь кассета обязательно должна была оказаться в моих руках.
– Что ты там роешься? – подозрительно спросил Дубов.
– Дневник, – напомнил я, взмахнув для наглядности толстым блокнотом. – Хотелось бы ознакомиться не только с вашими высказываниями, но и с мыслями.
– Ознакомишься, – пообещал Дубов потеплевшим голосом. – Получишь ксерокопию вместе с остальными материалами… А теперь захлопни сейф, смешай комбинации цифр и иди. Я устал.
Он картинно закрыл лицо ладонью, но в щели между пальцами я увидел настороженный проблеск наблюдающего за мной глаза.
Чистое белье, туалетные и бритвенные принадлежности – все это уже появилось в моем распоряжении, как и было обещано. Склонившись к подсвеченному зеркалу, я поводил пальцами по проступившей на лице щетине, но более радикальных действий по отношению к ней предпринимать не стал. Мне осталось провести в этом доме всего несколько часов, так что разницу между мной, заросшим и гладко выбритым, все равно никто не успел бы оценить.
Пригладив расческой влажные волосы, я переместился в комнату, где за время аудиенции у Дубова стало чуточку прохладнее. Чьими-то стараниями на столе появились два сигаретных блока и кипа прессы, остро пахнущая типографской краской.
Лениво поворошив ее, я отметил, что катастрофа на атомоходе «Курск» постепенно оттесняется на второй план, а на первый опять пробиваются депутатские рожицы, заметно посвежевшие после летних каникул. Даже министр по чрезвычайным ситуациям, который во время спасательных работ отмалчивался, опять вдруг сделался говорливым и совершенно доступным для прессы. Произнес свое веское слово также лидер коммунистов, заклеймивший позором всех, кроме самого себя. Не остались равнодушными и прочие известные персонажи передачи «Куклы». Хотя, прислушавшись к себе, я понял, что никакого окрыления по этому поводу у меня не возникает.
Наоборот, сделалось мне так тошно, что на деликатный стук в дверь я откликнулся чуть ли не радостно:
– Да-да?
Это был Денис Карташов с сочным фингалом под левым глазом.
– Просили передать, что вас ждут к ужину, – сказал он, избегая встречаться со мной взглядом. Капрал быстро отбил у него охоту приобщиться к миру литературы.
– Я болен, Денис Карташов, – сообщил я замогильным голосом. – Пусть подадут ужин сюда.
– У нас так не принято, – буркнул он. – Владимир Феликсович говорит: нечего тараканов разводить.
– Мой сосед за стеной не похож на человека, давшего обет поститься до конца своих дней, – хмыкнул я. – У него там недостатка в выпивке и закуске не наблюдается.
– Передать, что вы ужинать отказываетесь? – спросил парнишка, упрямо не желая поддерживать беседу.
Он все время перетаптывался на месте, словно ему не терпелось поскорее сбежать от меня, как от чумного. Умел здешний младший командный состав проводить разъяснительную работу с подчиненными, ничего не скажешь.
– А что хочешь, то и передай, Денис Карташов, – сказал я поскучневшим голосом. – Но запомни мои слова. Ты оказался не в том месте и не в то время. Беги отсюда, пока не поздно.
Потрогав синяк под глазом, паренек стремительно удалился.
Ладно, Денис Карташов, мысленно пожелал я ему вслед, если уж тебе так не терпится, то клади свою бестолковую голову на жертвенный алтарь истории. Вспомнив крылатый дубовский афоризм, я сердито сплюнул и захлопнул дверь. Мне ужасно хотелось убедить себя в том, что все, услышанное мной от самого главного «Патриота России», является просто глупыми бреднями, но до конца это у меня так и не получилось.
Побродив бесцельно по комнате, я уселся за стол и распечатал блок «Мальборо». Выкурив подряд три сигареты, я обнаружил, что есть мне почти перехотелось. Когда в дверь снова постучали, я направился к ней с твердым намерением отправить Дениса обратно, даже если он приволок мне на подносе самый расчудесный ужин из дюжины блюд.
Вместо парнишки в комнату проник вполне зрелый мужчина, наодеколоненный так сильно, словно он гнил заживо и желал держать это в тайне от окружающих. В оставленной им на столе коробке
