«Свернешь им шеи? – мрачно осведомился внутренний голос. – И какими они будут у тебя по счету?»
«Никто их силком не держит! – огрызнулся я. – Сами выбрали себе такую собачью службу».
«Но не собачью смерть», – язвительно напомнила совесть.
«Заткнись! Интересно, что ты запоешь, если я буду сидеть сиднем здесь, когда из очередного перехода станут вытаскивать новые трупы?!»
Заподозрив, что моя последняя тирада была произнесена вслух, я закрыл рот, привел себя в порядок, натянул джинсы и пошел заканчивать песнь о жирном буревестнике. Пока что это была единственная возможность излить накопившиеся чувства к ненавистному господину Дубову.
Оказалось, что его, как и черта, поминать не рекомендуется. Он был тут как тут, и хотя в черное переодеться не удосужился, одно уже только лицо его носило достаточно траурное выражение. Сопровождавший его недобрый молодец Володя пытался выразить свою безмолвную скорбь тем, что подбородком упирался в грудь, а руки с переплетенными пальцами держал на яйцах.
Моя правая нога так и зачесалась от непреодолимого желания нанести штрафной удар, но сейчас было не место и не время.
Оглянувшись на шум моих шагов, Дубов опять повернулся к монитору, на который до этого пялился, и недовольно осведомился:
– Что еще за херню ты тут понаписал, писатель? Какой такой жирный буревестник?
– Символический, – туманно пояснил я и для наглядности изобразил руками взмах крыльев.
– А при чем здесь какие-то гагары с прокладками? – Подозрительность заменяла Дубову отсутствующее чувство юмора.
Володя счел нужным вперить в меня тяжелый взгляд и на всякий случай разнял пальцы, превратив их в пару кулаков. Набитые долгими тренировками костяшки выделялись на каждом из них, как шипы кастета.
– Гагары – прислужники империализма, – заявил я обличительным тоном. – Мещане. Обыватели.
– Ненавижу обывателей, – признался Дубов. – Балласт! Все добрые начинания вязнут и гибнут в этом дерьме!
Пока мы обменивались репликами, я успел приблизиться к компьютеру, затемнить отпечатанный шедевр на экране и недрогнувшей рукой удалить его навсегда. Прогресс – великая сила! Окажись в подобной ситуации певец русской революции Максим Горький, бедняге пришлось бы жевать и глотать свое произведение не менее часа.
Судя по выпяченной нижней губе Дубова, ему не понравилось ни мое словоблудие, ни мое самоуправство.
– С буревестниками и гагарами завязывай, писатель, – буркнул он, косясь на девственную белизну экрана. – Делом надо заниматься! Делом!
Уловив хозяйское недовольство, Володя тоже подключился к критическому разбору моего творчества.
– Это так ты работаешь, да? – грозно осведомился он, буравя взглядом мою переносицу. – Тебя зоопарк сюда позвали описывать?
– Он кто? – скучно поинтересовался я у Дубова. – Мой главный редактор? Цензор? Зачем вы вообще приставили ко мне всю эту дебильную компанию? Какие-то душманы, корейцы, повзрослевшие вовочки из анекдотов…
– Кто дебил? – Володя пошел на меня грудью. – Кто дебил, я спрашиваю?
– Стоя-ать! – рявкнул Дубов. – Туда иди! – Он махнул рукой в направлении двери. – К себе! Пшел, пшел! Понадобишься – позову.
С такой интонацией хозяин обращается к своему грозному, но туповатому псу, вздумавшему скалить зубы на чужака до того, как прозвучала команда «фас». Володя что-то злобно проворчал, прежде чем повиноваться приказу. Жаль, что у него не оказалось хвоста, который он мог бы поджать при выходе.
Когда мы остались с глазу на глаз, Дубов занял мое место на вращающемся креслице и миролюбиво предложил:
– Не обращай на него внимания. Ни Володя, ни кто-нибудь другой тебя и пальцем не тронут…
Фраза получилась какой-то недосказанной, но ее окончание нетрудно было угадать: «…не тронут, пока им не будет велено».
– Без надзирателей обойтись никак нельзя? – осведомился я, расположившись на кровати за спиной Дубова.
Он стремительно развернулся ко мне и неубедительно возразил:
– Какие надзиратели? Это охрана. Обычная мера предосторожности.
– От кого меня охранять? – Я пожал плечами. – Зачем? Я не Останкинская телебашня.
– В доме стало опасно, – напомнил Дубов. – Погиб мой референт… Убили Марка… Я живу, как на вулкане! – Он подпрыгнул на своем сиденье, словно невидимое извержение действительно опалило его объемистые ягодицы.
– Все это, конечно, очень неприятно…
– Неприятно? Это ты называешь неприятностями?!
– Все очень печально, – поправился я, – но найти убийцу и его заказчиков не составит большого труда. Было бы на то ваше желание.
– Продолжай! – Порывисто подавшись вперед, Дубов чуть не вывалился из кресла на пол.
– Я даю вам полный расклад по этой теме, а вы отменяете мой домашний арест. Идет? Доверие за доверие.
Демонстрируя неуравновешенному собеседнику свою излишнюю осведомленность, я здорово рисковал. Но угрюмый Володя и его команда могли помешать моему побегу, а на кону стояла жизнь слишком многих людей. Такая игра стоила свеч. Свеч, которые не зажгутся за упокой новых невинных душ.
– Говори! – выдохнул Дубов.
– А охрана? – напомнил я.
– Даю слово офицера! Я ведь полковник, между прочим… Если ты действительно что-то знаешь, то охрана будет тут же снята.
Жизнь давно отучила меня верить любым обещаниям. Но, когда имеешь дело с самовлюбленным позером или фанатичным безумцем, последствия могут быть самые непредсказуемые. Вплоть до того, что данное слово действительно будет сдержано. Мысленно определив свои шансы как 50 на 50, я веско произнес:
– Телефонная трубка, которая чуть не снесла вам голову, была начинена взрывчаткой при непосредственном участии Марка.
– Вздор! – взвился Дубов. – Писательские фантазии!
– Вы обратили внимание на его странное поведение за тем злополучным завтраком? – продолжал я невозмутимо. – Нет? А вот я заметил, как он шарахнулся из-за стола, когда вы велели референту ответить на звонок. Он знал! Знал заранее!
– Фантазии! – упрямо повторил Дубов. – Бред!
– Мы с Марком говорили об этом, – признался я. – Он не стал отпираться. Не знаю, кто заставил его выкрасть трубку, а потом вернуть ее обратно. Он собирался рассказать это вам лично. Хотел только сначала собраться с духом.
Разумеется, насчет раскаяния Марка мне пришлось покривить душой, но, как говорится, о мертвых или ничего, или хорошо. Если уж открывать отцу глаза на то, что его сын был мерзавцем, то пусть у него останется хоть какое-то утешение. Мерзавец? Да, причем редкостный. Но не законченный же!
– Почему же Марк не пришел ко мне? – горько спросил Дубов. – Почему? – Вид у него был совершенно подавленный. Как у каждого, на кого однажды обрушивается правды больше, чем ее можно вынести.
– Марк не успел, – сказал я по возможности мягко. – Кое-кто подслушал наш разговор и позаботился о том, чтобы закрыть ему рот навсегда.
– Кто? – В покрасневших глазах Дубова блеснули слезы. За ними просматривалась не только боль, но и надежда.
Месть для убитого горем человека, как водка. Хочется упиваться ею до бесконечности.
