– Тюбик из-под клея, – сказал я многозначительно. – Для того чтобы подбросить улику, надо было знать, где его найти.
– Все-таки Бурцев? – Кресло катапультировало Дубова так резко, что ему пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы не потерять равновесие. Я промолчал.
– Бурцев! – неистовствовал Дубов, носясь по комнате похлеще всякого буревестника. – Как же рано он умудрился подохнуть, тварь такая! Я бы не позволил ему умереть так легко! Не-е-ет! Сначала он бы сто раз испытал то, что довелось пережить моему мальчику! Тысячу раз!
– Бурцев мертв? – Это было единственное, что затронуло меня из прозвучавшего монолога.
– Медики назвали его травму несовместимой с жизнью! Он скончался сразу по прибытии в больницу! – Дубов протяжно застонал, словно убийца его сына получил вид на жительство в Эдеме и теперь, избежав сурового возмездия, блаженствовал на небесах да посмеивался свысока над бывшим боссом.
Лично я испытывал к покойному капралу что-то вроде сочувствия. Представлялось мне, что ожидает его на том свете не блаженство в райских кущах, а долгая-долгая прогулка по кругам ада. Как, впрочем, и мне в свое время.
Но пока что я жил здесь, жил сейчас, и не было у меня времени ни витать в облаках, ни начинать замаливать свои грехи. О наших бессмертных душах всегда найдется кому позаботиться. А вот дела земные за нас никто не завершит.
– Не переживайте так, Владимир Феликсович, – окликнул я Дубова, который с трагическим видом уперся лбом в стену. – Бурцев получил по заслугам, и это главное.
– Да! – воскликнул он с видом человека, только что очнувшегося от глубокого обморока. – Именно! – Пройдясь по комнате, он остановился напротив меня, помассировал виски и внезапно признался: – А я ведь только сейчас до конца поверил тебе, писатель. И знаешь, почему?
– Почему? – вежливо поинтересовался я.
– Потому что теперь все сходится.
– Сходится что?
– Факты, писатель, факты! После того как утром ты намекнул на причастность Бурцева к убийству, я на всякий случай осмотрел его комнату. Лично. – Дубов понизил голос до таинственного шепота. – И знаешь, что я обнаружил у него под матрасом?
– Что? – послушно спросил я.
– Восемь тысяч девятьсот долларов, – торжественно прошипел он.
– Хорошие деньги, – сказал я с чувством.
– Очень хорошие, – согласился Дубов. – Слишком хорошие для человека, который получал у меня жалованье всего лишь три месяца.
Я не стал советовать ему провести ревизию в собственном сейфе. Во-первых, это могло закончиться тем, что Дубов обнаружит подмену кассеты. Во-вторых, не было никакой необходимости марать и без того не слишком светлую память о Марке.
– Угу, – вот и все, что я произнес. При соответствующем выражении лица это иногда звучит весьма глубокомысленно.
Дубов сел рядом, приобнял меня за плечо и воспользовался моим ухом, как микрофоном.
– Эти деньги кровавые, писатель, – шептал он со зловещими нотками в голосе. – Ими оплатили заказанное убийство. Сообщник Бурцева, если таковой имеется, обязательно явится за ними. Я не забрал доллары. Оставил на прежнем месте. Только переложил в барсетку. – Дубов непонятно чему засмеялся.
– Да, – согласился я, покосившись на него, как на умалишенного, – правильно. Так деньги будет удобнее вынести. В барсетке.
– Никто ничего не вынесет! Сумочка специально сработана для подобных случаев. Японцы встроили в нее генератор инфразвука. Настраивается на частоту ниже шестнадцати герц. Я установил его на восемь.
– Честно говоря, в детстве я не был записан в кружок радиолюбителей, – признался я. – Да и теперь не горю желанием.
– Это физика, писатель, – жарко задышал Дубов мне в ухо. – Радиус действия генератора два метра. Импульс длится четверть секунды, но мощный инфразвук способен остановить сердце. Это, конечно, лишнее. Я обязательно хочу побеседовать с тем, кто сунется за приманкой. Сердце у него остановится уже потом! – Дубов опять тихонько засмеялся и закончил сообщение: – Достаточно будет ста сорока децибел. Длительный паралич и слепота, возможно, полная. А? Как тебе это нравится?
Гм, паралич и слепота. Почему, интересно, это должно было мне нравиться? С какой стати?
– Японцы, конечно, ребята ушлые, – уклончиво ответил я, – но одной мелочи они не предусмотрели.
– Какой? – встрепенулся Дубов.
– Сообщник Бурцева очухается, встанет и уйдет, – сказал я. – Вместе с вашей расчудесной барсеткой, которая наверняка стоит ненамного меньше ее содержимого.
Дубов извлек из кармана небольшой брелок и помахал им перед моими глазами:
– Как только сработает генератор, эта штуковина запищит. Мои люди будут на месте уже через несколько секунд.
«Минут, – поправил я его мысленно. – Исполнителям на сборы требуется времени всегда больше, чем это планируется организаторами».
Когда Дубов наконец удалился, я опрокинулся на кровать, вперил взгляд в потолок и с облегчением подумал, что видел этого человека в последний раз.
Мечты, мечты, где ваша сладость?..
Пустующая ложбинка между грудями девицы была такой ширины, что там запросто могла уместиться брошь размером с кофейное блюдечко. Двух чашек из того же сервиза хватило бы, чтобы прикрыть девицыны грудки, но она, наоборот, выставляла их перед собой с горделивым видом.
Ее дружок был развернут ко мне спиной, но даже по его плоскому затылку легко было определить, что он глуп как пробка. Увидев перед собой две жалкие грудки, он хлопнул себя по ляжкам и что-то восхищенно воскликнул по-немецки. После чего проворно спустил штаны до щиколоток и принялся хвастаться девице тем, что носил под ними. Ее глаза стали величиной с отсутствующие чашки, когда она неблагозвучно заголосила в ответ, усевшись в постели чуть ли не на шпагат.
Я выключил телевизор, видеомагнитофон и пригорюнился в кресле, свесив голову чуть ли не до коленей. Обескуражила меня не низкопробная тевтонская порнуха, которую мне пришлось бегло просмотреть за минувшие полчаса. Дело было также не в убогой фантазии педантично сношающихся немцев. Проблема состояла в том, что кинули меня самого. Сам не знаю, какое чувство подсказало мне еще раз просмотреть кассету, прежде чем пуститься в бега, – шестое, а может быть, даже десятое. Главное, что я это сделал. И вместо видеоматериалов о трагедии на Пушкинской площади обнаружил вот эту галиматью.
Кассету незаметно подменили, как прежде сделал это я сам. Но Дубов не заметил пропажи, а потому мог еще некоторое время не отчаиваться по этому поводу. А вот у меня настроение было совершенно убитое. Сплошное «гитлер капут», да и только. Беспросветное «хенде хох».
Особенно обидным казалось то, что похититель, как бы издеваясь, подсунул мне откровенную порнографию вместо какого-нибудь завалящего «Титаника» или «Брата-2», на худой конец.
Я вскинул голову. «На худой конец»! Мне моментально вспомнилось, как пошленько хихикала жена… нет, теперь уже вдова Марка, услышав от меня это образное выражение. Натали! Королева красоты, жрица орального секса. Эффектная блондинка, предпочитающая пахнуть перезрелыми киви, вместо того чтобы отдать должное чистой воде и душистому мылу. Это она оставила сомнительное благоухание «Фа» в комнате во время моего отсутствия, а еще раньше готова была не только ублажать меня за интересующую информацию, но и деньги за нее выложить. Хорошие, между прочим, деньги: пять тысяч баксов. Учитывая, что кассета досталась ей даром, получалась весьма солидная экономия вдовьего бюджета.
Когда я понял, что еще не все потеряно, мое сердце запело страстным голосом Хулио Иглесиаса: «Натали, Натали!..»
Побег откладывался на неопределенное время, но теперь передо мной возникла ясная и конкретная
