Завадский притворился удивленным:
– Как зачем? С тобой, ворюга, разбираться. Рапорт о твоем разжаловании подписывать. – Поднявшись из-за стола, он прошелся по кабинету, ковыряясь то в одном ухе, то в другом. Казалось, он полностью погружен в приятные размышления о предстоящей рыбалке, но стоило Конягину напомнить о своем существовании робким покашливанием, как генерал-майор стремительно развернулся к нему и подбоченился: – Думаешь, я с тобой по одной статье пойду? Надеешься, что я в наших с тобой махинациях признаюсь? Нет, шалишь, Павлуша, шали-и-ишь. Бонивур не вынесет двоих, как говорили древние греки.
– Боливар, – вызывающе возразил Конягин, тоже выпрямляясь во весь рост. – Боливар не вынесет двоих. Это не греки сказали, но все равно очень верное замечание. Я, Николай, тоже не лыком шит. Дам показания, что ты меня к финансовым нарушениям собственной властью понуждал, и пусть тогда судят. Поглядим еще, кто из нас на коне окажется, а кого прокуратура взнуздает.
В кабинете сделалось тихо, лишь яростное сопение двух мужчин нарушало молчание, пока к Завадскому не вернулся дар речи.
– Сядь! – приказал он, весь полыхая изнутри опасным малиновым жаром. – Сядь и не возникай, а норов свой для баб побереги.
Конягин догадался, что сейчас будет выложен козырь, бить который ему нечем.
– Я, – начал было он, но начальник договорить ему не позволил, перебил грубо:
– Что «я»? Пипипка ты от руля, хоть и генерал. Сядь, говорю. Читай.
Поймав брошенную ему газету, Конягин прочитал один только жирный заголовок: «ОБЩАК СЕВЕРО- КАВКАЗСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА», – после чего не просто опустился на стул, а рухнул, едва не проломив сиденье. Текст статьи никак не укладывался в его сознание, хотя буквы маячили прямо перед глазами. Черные, расползающиеся перед глазами. Как мухи, слетевшиеся попировать на чужих похоронах.
Конягин осторожно положил под язык таблетку нитроглицерина, так же осторожно водрузил на нос очки, напряг зрение. Нет, не померещилось. Речь в статье действительно шла об СКВО. И первая ее глава называлась не как-нибудь, а «КТО-КТО? КОНЬ В ГЕНЕРАЛЬСКОМ ПАЛЬТО».
– Не могу, – пожаловался он, едва двигая омертвелыми губами. – Не вижу ни хрена, Коля. Тут про меня написано? Про нас с тобой?
– Ну, фамилий автор пока что не приводит, – проворчал Завадский, успевший возвратиться на прежнее место за столом. – Все больше намеками оперирует. До поры до времени.
– До поры до времени? А потом?
– Ты забыл, что все наши банковские проводки в твой компьютер заложены? Суммы перечислений, счета, коды, названия всех зарегистрированных нами фирм, ни дна им, ни покрышки. – Завадский рванул узел сделавшегося ему тесным галстука. – Думаешь, я из-за плана операции психую? Да пусть «чехи» им подавятся, с нас взятки гладки. План «липой» объявить можно: дезинформация, мол, специально Ворону подброшенная. Но если хоть одна собака про
– Ох, не приведи господь, – выдохнул Конягин, находясь гораздо ближе к обмороку, чем в тот миг, когда понял, что пульс на руке внучки не бьется.
Завадский с тревогой взглянул на обмякшего подчиненного:
– Эй, ты как? Медиков вызвать?
– Не надо, – просипел Конягин, массируя грудь. – Вроде отпустило.
– У меня тоже сердечко ни к черту, – признался Завадский, притронувшись почему-то к животу, выпирающему из-под кителя. – Особенно теперь.
– Еще бы. Столько всего навалилось.
– Но раскисать нельзя, Павлуша, ой нельзя. Действовать нужно. Четко и оперативно.
– Как действовать? Бежать? Прятаться?
– Дурья твоя башка. Ты что, кабан-подранок? Как побежал, так считай, уже в покойники записан. Нет, дорогой мой товарищ, отступать нам нельзя, отступать нам теперь некуда. Хоть и не Москва за нами, а ситуация в чем-то схожая. Как говорится, ни шагу назад. Стоять насмерть!
– У тебя есть план? – спросил Конягин с просыпающейся надеждой.
– Есть, – кивнул Завадский, – конечно, есть. Вот прочитай статейку, а потом я тебе свои соображения изложу. Но учти, – начальник штаба поднял палец, – в отпуск я все равно уеду. Ты промашку дал, ты и исправлять должен. Со всей, понимаешь, ответственностью. Потому как в случае чего история тебя не простит.
– Да мне на нее, на историю…
– Мне тоже, – перебил Завадский. – Однако мы ее все же творим сами. Лепим, можно сказать. Из всякого подручного дерьма. Вчера, допустим, этим занимался я, а теперь настал твой черед. Ясно?
– Ясно, – промямлил Конягин.
Соврал. Ничего ему ясно не было, наоборот. Сплошной туман крутился в голове, мысленная неразбериха и почему-то отзвуки похоронного марша, который, если и играл в Москве, то в Ростове раздаваться никак не мог.
Впрочем, шут его знает.
От газеты пахло не типографской краской. Следственным изолятором в Лефортове. Окурком сигареты, выпрошенным у следователя. Тюремной парашей.
Конягин поморгал глазами, заставляя себя сосредоточиться на статье.
Конягин с силой потер занемевшую шею, погонял во рту подслащенную нитроглицерином слюну. Худо ему было. Пожалуй, даже хуже, чем когда увидел Ларочку, застывшую в луже крови. Несчастная девочка… Жила себе, радовалась, шоколадки кушала, к поступлению в институт готовилась и вдруг нате вам: допрыгалась… Подвела деда под монастырь, соплячка!
– Изучил? – нетерпеливо спросил Завадский.
– Я тебе что, скоростной сканер? – обиделся Конягин.
– Тогда читай, читай. У меня через два часа самолет.
«Чтоб ты не долетел», – мысленно пожелал начальнику Конягин. Но без злобы, машинально. На эмоции сил не осталось. Их едва-едва хватало на то, чтобы вникать в смысл статьи.
– Ну, как тебе это? – мрачно спросил Завадский у задыхающегося Конягина, уронившего газету на стол.
– Клевета, – пропыхтел тот. – Наглый поклеп. Эти журналюги думают, что так легко миллиарды схлямзить. Ну, попользовались чуток, так большая часть средств все равно по прямому назначению пошла. – Конягин обиженно шмыгнул носом. – Разве ж я тут бы сейчас сидел, если бы такую хренову тучу
