шестого, то ли утра, то ли вечера застойного времени и упорно не желали идти дальше. В приемной лежали на перекособоченном паркете истертые ковровые дорожки, а посередине доживал свое древний фикус в убогой кадке. Нищета и запустение. Деньги за арматуру, уголок и катанку, ежедневно вывозимые железнодорожными составами, оседали где угодно, только не на расчетном счете завода. Колоссальный механизм, запущенный отнюдь не нынешними бизнесменами, скрипел, но продолжал работать по инерции – вхолостую для тружеников и к полному удовольствию всех тех, кто работать как раз не собирался.
Здешняя публика в застиранных рубахах и лоснящихся мятых костюмах поглядывала на шикарного молокососа в приемной со смесью ненависти и зависти. Эти дядьки уже смирились с социальной контрреволюцией, но все равно не могли понять, как случилось так, что все в одночасье пошло шиворот- навыворот. Им хотелось не только зарплат и профсоюзных путевок, им хотелось что-то значить, как прежде. Но пожилых дядек с их неотложными производственными вопросами оставили сидеть на стульях вдоль стеночки, а выскочку-капиталиста пригласили в директорский кабинет почти сразу после того, как он высокомерно представился секретарше.
Прежде чем войти, Олежка не без вызова посмотрел на заводских дядек и приосанился. Рванув на себя полированную дверь, миновал темный тамбурок, толкнул еще одну дверь. Приветливая улыбка и пожелание доброго дня. Уверенное шествие через кабинет. Типовой договор о совместной деятельности вынырнул из папки, мелькнул в воздухе бабочкой-капустницей и, прошуршав листочками, приземлился перед директором.
Олежка, получив два экземпляра от Бура, по дороге успел ознакомиться с договором за пять минут, и директору «Металлурга» потребовалось не больше. На бумаге все выглядело предельно просто. Завод в расчете на будущую прибыль от совместных программ отписывал ООН «Надежда» прокатный цех вместе с оборудованием и предоставлял все документы, необходимые для того, чтобы цех можно было выставить в качестве залога. Со своей стороны, «Надежда» обязывалась привлечь кредитные ресурсы и использовать их для модернизации этого самого цеха. Элементарно. Как рана от удара в спину…
Директор с каменным лицом прочитал всю эту галиматью, размашисто подписал оба экземпляра и придвинул их визитеру. Не предложил завизировать договор ни юристу, ни главбуху. Олежка знал, что это означает. Всю ответственность директор брал на себя. Наверное, поэтому он казался очень больным, подавленным человеком, смирившимся с неизбежным. Был внешне абсолютно равнодушен к происходящему. Не задавал вопросов, не реагировал на вежливые реплики. Лишь в самом конце аудиенции, передавая Олежке подписанный приемо-сдаточный акт, директор соизволил разлепить плотно сжатые губы, чтобы проскрипеть:
– Балансовая стоимость цеха в пересчете на доллары – почти полтора миллиона. На самом деле он стоит раз в десять больше, как вы понимаете. Не слишком ли дорогая цена за пьянки моего оболтуса, господин коммерсант? – Не дождавшись внятного ответа от озадаченного Олежки, он махнул рукой и так же скрипуче закончил: – А! Что с вами говорить… Идите, проворачивайте свои делишки. Печати вам поставят в приемной…
Пожилая секретарша штамповала документы с такой злостью, что едва не разнесла в щепки свой обшарпанный стол. Бац! Бац! Бац!.. Каждый удар бил Олежку по нервам, а на прощание вредная баба одарила его таким взглядом, что захотелось немедленно принять душ.
Приторное внимание, оказанное Олежке в «Интербанке», было немногим лучше классовой ненависти трудовой интеллигенции. Управляющий банком прятал глаза за отсвечивающими линзами очков, обществом посетителя тяготился и явно не верил ни единому его слову насчет честного дележа. Он вел себя так, как если бы в его кабинет вломился пациент лепрозория и предложил ударить по рукам. Или как если бы инфицированный СПИДом стал навязывать ему церемонию вступления в кровное побратимство. Поэтому после недолгой беседы на высшем уровне Олежка был сплавлен в кредитный отдел, где увяз в бумажной рутине до исхода рабочего дня.
Слегка ошалелый, он вырвался на свободу, прижимая к груди папку, в которой документ за документом сформировалось его ближайшее будущее. Какое? Олежка очень подозревал, что самое незавидное. Юридически правильно оформленный приговор.
Как только кредит осядет на расчетном счете «Надежды», его придется превратить в кучу долларов, которых ждет не дождется вся Золотая Орда во главе с Ханом. Очень скоро банк официально обидится на то, что заемщик не торопится с погашением задолженности, и ООН «Надежда» так же официально покается в своей неплатежеспособности. Завод лишится цеха. Все участники махинации останутся при своих интересах. Все, кроме директора «Надежды», у которого возникнут большие проблемы. Потому что прохождение через счет такой внушительной суммы сразу привлечет пристальное и нездоровое внимание всяческих обэповцев, налоговиков, крушников и прочей считающей чужие денежки братии. Подняв документы, они легко выяснят, что кредитная сумма была перечислена «Надеждой» за несуществующее оборудование несуществующей фирме, и попросят поделиться. Одни, другие, третьи. Никто никогда не поверит, что ушлый коммерсант пошел на такой риск за жалкие десять процентов. Каждый из проверяющих бонз будет претендовать на половину половины, это как минимум. Начнут таскать, тягать и в конечном итоге привлекут. Мелкие подачки в двадцать-тридцать тысяч только раззадорят преследователей и разожгут их аппетит. Здоровый аппетит безжалостных пираний!
Как и чем может помочь в этой ситуации Хан, Олежка понятия не имел. Скорее всего никак и ничем. В речку бросили котят, пусть ныряют, как хотят… И не исключено, что нырять придется очень глубоко и надолго. Такой вот кот в мешке, в крепко-накрепко завязанном мешке.
Мрачный, как туча, вышел Олежка из банка и втиснулся в «девятку», помчавшую его на доклад к Хану. От бесконечного трепа спутников мутило. Жрачка и тачки. Телки с палками. Гонево да палево. А поверх этого словесного месива – навар в виде дармовых башлей. Навались, братва, Ляхов угощает! Поминки у человека, кушайте на здоровье!
6
В таком похоронном настроении предстал Олежка перед темным ликом Папы, которого все труднее было считать отцом родным. Свежевыбритым Хана можно было увидеть не позднее, чем через пять часов после того, как бритва касалась его скул. Потом лицо приобретало сизоватый оттенок предгрозового неба. По-щенячьи ткнувшись в мафиозные щеки Папы, Олежка определил, что тот сегодня вообще не брился. Ощущение было таким, словно по губам легонько царапнули точильным камнем.
Но Хан оказался на удивление радушным и госте-приимным. Прямо-таки отец народов, принимающий у себя передовика-бизнесмена, взявшего торжественное обязательство выдать на-гора тысячу тонн баксов. Заботливо усадил дорогого гостя в кресло, попотчевал ароматным чайком, фруктами, восточными сладостями. Пока Олежка хрустел и прихлебывал, Хан, расположившись напротив, делился с ним своими мыслями, из которых следовало, что все его надежды отныне связаны с Ляховым, потому что больше вокруг Хана нет верных людей, на которых можно было бы положиться. Взять хотя бы Адвоката… Хан нахмурился:
– Исчез, с концами исчез. Может, на лыжи вздумал стать? Так от меня никуда не спрячешься, запомни…
Обзывая пропавшего Адвоката нехорошими словами, Хан ни разу не взглянул на Олежку, но внутреннее чутье подсказало тому: знает, сто процентов знает! Опять ловушечки, опять подставочки. Беседовать с Ханом – все равно что по тонкому льду прогуливаться. Каждый шажок приходится выверять.
– Адвокат вчера у меня был, – озабоченно морща лоб сообщил Олежка. – Перебрал, наверное. Отлеживается.
– Я знаю, где он был и с кем, – усмехнулся Хан. – Но я хочу знать, где он сейчас.
– Может, у Аслана? – предположил Олежка. – Они ко мне вместе пришли…
– Нет, Ляхов, он не у Аслана, – медленно сказал Хан, пристально глядя на собеседника. – Аслан в травматологии. Скажешь, тоже перебрал, тоже отлеживается, да? Хорошо еще, что ты не запропал, – ханские глаза недобро сверкнули. – Очень прошу тебя, братишка, не делай глупостей. Не время гулять, приключений на свою жопу искать. Тебе повезло, что я сегодня добрый. А вот Адвоката, когда вынырнет, лично высеку… Асланова жена звонила, денег на лечение просила. Не дам. Я лучше Аслану яйца до конца откручу, чтобы не блядовал ночами, а дома спал, с женой. Хотя и ей, дуре, вливание сделать не мешает. Нужно было деньги у тебя просить, у директора, а не меня среди ночи будить.
– А что у Аслана с головой? – осторожно спросил Олежка. – Сотрясение?
