– В общей сложности, я не трех завалил, а в два раза больше. Но привычку не выработал. И тебе не советую.
– Без привычки оно как-то… – начал было колобок, но был прерван резким командирским окриком:
– Ша! Базар на эту тему закончен. Вы бдите, а я схожу коммерсанта проведаю.
Слишком сильно хлопнув дверцей, Бур направился к подъезду, всего на пару минут разминувшись с вышедшим оттуда Жекой.
2
Бур не сразу поднялся к двери Ляхова, а задержался между этажами, у подоконника, где извлек из кармана плоскую бутылочку «Смирновской». При пацанах пить водку не следовало, но все эти разговоры о смерти и нехорошие предчувствия насчет завтрашнего дня разбередили душу, разворошили, подняли на поверхность мутный осадок – самое время успокоить нервную систему. Бур свинтил золотистый колпачок, приложился к горлышку и задымил сигаретой. Потеплело внутри, да. Но не захорошело. И от второго глотка – тоже. Бур не удивился. Уже давно бывало ему хорошо только в тех случаях, когда он спал или находился в полной отключке. Все остальное время ему было муторно. В лучшем случае – никак.
Бур знал, что завтра
Лекаря, который после ритуального убийства засядет в «семейном бизнесе» накрепко, как наркоман на игле, Буру жаль не было. Знал, на что идет, знает, чем это кончится. Но глупый Ляхов с забавным имечком Олежка, этот мальчишка, заигравшийся в опасную игру, вызывал у него сочувствие и… досаду. Сколько Бур перевидал таких лопушков. Сначала в кожаных креслах черно-белых офисов, при фигуристых секретаршах, при печатях и визитках. Потом – в гробах, где смотрелись они значительно хуже, чем в кабинетах, или машинах, которые наивно считали своими. Правда, чаще всего этих смертников обнаруживали не в гробу, а на земле – окровавленных, грязных, страшных. Дорогая одежда на этих трупах выглядела так, словно волочили их издалека, прежде чем бросить на улице.
Навидался Бур подобных картин, спасибо папе Хану. И навсегда утратил всякое любопытство к смерти, свойственное праздношатающейся публике. Он ведь и сам создавал трупы, мастерил их несколькими точными движениями, но ни капельки не гордился своими авторскими произведениями, не любовался ими… Зато трупы частенько приходили посмотреть на Бура, скромно стоя в темных углах его квартиры, если ему не удавалось заснуть сразу.
Последний из кровавых мальчиков стал появляться месяца два назад. Вот и сейчас, помаленьку присасываясь к горлышку бутылки, Бур шумно крякал и отчаянно мотал своей большущей башкой не от избытка вкусовых ощущений – водочка как раз шла мягко, дыхание от нее не перехватывало, – а отгонял проклятое наваждение. Перед взором, как живой, стоял и дерзко улыбался юный охранничек из кафе «Ретро». Бур мысленно колошматил его по голове бейсбольной битой, а тот все равно продолжал улыбаться.
Хотя, конечно, на самом деле все происходило иначе. Уже после первого удара улыбку паренька залила и смыла кровь…
В тот день Хан направил в кафе карательную экспедицию. Накануне гуляла там с подружками одна из ханских Оль, а деньги за ужин платить отказалась. Нализалась ликеру, сучка, и решила порисоваться перед сокурсницами. Официант, обхаянный ею всяко-разно, кликнул охрану. У пьяных девок забрали сумочки со всеми причиндалами и корректно выставили вон, предложив явиться завтра, когда протрезвеют и поумнеют, если такое возможно.
Оля, вместо того, чтобы лечь баиньки, помчалась к Хану и изложила ему свою версию случившегося. Все переврала, как выяснилось позже. По ее словам, два охранника стали принуждать ее к совокуплению в туалете, а когда она, оскорбившись, назвалась боевой подругой Хана, оба пренебрежительно засмеялись и сообщили Оле, что видели этого самого Хана на бую.
За тот недолгий срок, когда эта изобретательная сучка подставляла Хану свой тощий круп, она успела узнать, какие именно оскорбления он считает смертельными. Уже за одно то, что Оля осмелилась дословно передать якобы прозвучавший вызов, она схлопотала по личику, но все же отделалась только разбитой губой, потому что Хан жаждал крови поболее. Была задета его честь, унижено его величественное достоинство, и Хан завелся так, как умел заводиться только он – с пол-оборота и надолго. Бойцы получили приказ разнести кафе в щепки, а говорунов примерно покарать.
Они вошли в «Ретро» через час после открытия, перекрыли входы и выходы, оборвали телефонные провода, согнали в банкетный зал всех сотрудников, начиная от заведующей и заканчивая уборщицей. Женщин и мужчин отделили друг от друга, как будто готовили их к смерти. Это подействовало на персонал удручающе – одна баба даже завыла в голос. Но настоящий шок охватил заложников, когда восемь бит в руках здоровенных веселых бугаев стали крушить все подряд. Почему веселых? Потому что громить всегда весело, а если при этом немножечко стремно, то от этого даже веселей.
И-эх! Уп! Ха-а! Звенело, грохотало, трещало, гупало. Пока продолжался безумный хеппенинг, уже все женщины плакали, а мужчины тоскливо озирались по сторонам в поисках несуществующего выхода. Потом из их рядов выдернули охранников – трех молодых парней негрозной наружности – и повели вниз, в подвал. Как выяснилось в укромном подсобном помещении, двое из них явились на смену утром, а один не успел смениться, но ночью выпроваживал перепившихся девиц действительно он.
– Ты вчера пасть разинул или твой напарник?
– Не понял, – сказал охранник с улыбкой.
– Сейчас поймешь…
Ему по-быстрому объяснили… Парень, продолжая улыбаться, поднялся с пола с видимым трудом. Так, улыбаясь, рассказал про Олю с подружками. Побожился, что о Хане речь вообще не заходила. Бур стоял прямо перед ним, слушал и психовал все сильнее. Потому что паренек чаще всего поглядывал именно на него, одаривая его своей ухмылкой, словно чувствовал, что Буру страшнее прочих в этом подвале. Так оно и было. Каждую секунду Бур ожидал прибытия ментовской группы захвата и неминуемого срока, потому что один у него уже имелся – условный. И этот парнишка, похоже, его раскусил. Вылупился на него и нагло улыбался. Героем себя возомнил?
– …Так что вы зря беспокоитесь, пацаны, – закончил объясняться этот симпатичный, улыбчивый и разговорчивый.
И посмотрел прямо на Бура. Опять!
Бур услышал свой собственный голос, процедивший: «Это кто тебе здесь пацаны, ка-а-зел?», увидел, как бита, сжимаемая его рукой, описала полукруг и с тупым звуком опустилась на голову охранника. Успел подумать: «Что я делаю?» – и тут же замахнулся снова. Звук от этого удара получился иным: хрустнуло, словно сухую дощечку переломили. Крак! Парнишка упал на цемент. Упал мертвым, это было ясно с первого взгляда.
– За что? – спросил один из двоих охранников, оставшийся в живых.
– А чего он лыбится? – сказал Бур тоном обиженного ребенка. – Мы тут не шутки шутим.
– Так он всегда улыбался, когда мандражировал перед дракой, – тихо пояснил незнакомый парнишка. – От страха. Он испугался сильно…
Один от страха помер, другой от страха убил. Глупо. И тошно. И хрен его знает, сколько водки нужно, чтобы забыть предсмертную улыбку мальчишки в подвале.
Бур аккуратно поставил пустую бутылочку на подоконник и стал медленно подниматься к двери, за которой доживал свое еще один обреченный на смерть.
3
Приговоренные к смертной казни чаще суетятся, чем впадают в ступор. Усиливающееся беспокойство заставляет их много говорить и двигаться, этим они как бы доказывают себе, что все еще живы, отгоняя нарастающий ужас перед тем мгновением, после которого ни разговаривать, ни шевелиться будет уже невозможно. Оказывается, даже последние минуты жизни стоят, чтобы насладиться ими по капельке, не приближая свой конец сопротивлением. А если это не секунды, а часы? И если приговор не зачитан, если на расстоянии вытянутой руки находится внешне симпатичное существо противоположного пола и банка ледяного пива, а цифирьки на электронных часах ободряюще подмигивают: до утра так много
