– Подожди минутку, – попросил Олежка. – Я оденусь.
Он скрылся, и до Жекиных ушей долетело раздраженное шипение незнакомки, которым она силилась выразить преисполнившее ее негодование. Насколько Жека мог понять, она считала присутствие гостя именно здесь и сейчас излишним, требовала его удаления с поля. Олежка, кажется, оправдывался:
– …койся, он скоро уйдет.
– Вот пусть и проваливает, пока я Хану не позвонила. Он тебе даст гостей!.. – кричала она. Жека вошел в спальню, сдернул с кровати голосистую командиршу и поволок ее в ванную комнату, мимоходом наставляя:
– Сбавь контральто, ладно?
– Шо тебе надо? – ерепенилась девица, рост которой лишь самую малость не дотягивал до Жекиного. – И хто ты такой?
Статью – манекенщица мирового масштаба, речью – уроженка какой-нибудь Кацапетовки, и не просто Кацапетовки, а Малой. Так что до совершенства ей не хватало сущей ерунды – врожденной немоты.
– Я умывальников начальник и мочалок командир, – представился Жека. – А ты просто мочалка, и место твое в ванной комнате, пока взрослые дяди разговаривают.
– Погоди, тут вот какое дело… – вмешался было Олежка, но Жека не стал его слушать, а вплотную занялся строптивой девицей, попытавшейся приклеиться к дверному косяку.
Рывок! Другой! Девица, безуспешно хватаясь за все новые предметы обстановки, устремилась вслед за увлекшим ее черным плащом, выражая протест односложными словами и междометиями. Прежде чем дверь ванной комнаты отрезала ее от остальной квартиры, она услышала:
– Тут, наверняка, найдутся мыло и шампунь, которые сделают твою кожу атласной, а волосы – мягкими и шелковистыми. Позанимайся тут пока личной гигиеной, но чтобы я тебя не видел и не слышал, пока не позову. Спорить не стоит. Возражения все равно не принимаются.
Олежка встретил брата молящим взглядом:
– Приходи завтра, а? У меня будут неприятности.
– Из-за этой прошмандовки? Но это пустяки, мелочи, – загадочно сказал Жека.
Его улыбка была широкой, как у шута. А глаза выглядели остановившимися, стеклянными и странно блестели. Длинная темная прядь волос перечеркивала лицо Жеки, делая его незнакомым, чужим. Он стоял и смотрел на Олежку, раскачиваясь с каблука на носок. Правая рука пряталась в кармане плаща. А на указательном пальце левой руки небрежно крутились и раскачивались Ленкины трусики, остроумно вывешенные ею на самом видном месте. Туда-сюда, туда-сюда. Некоторое время Олежка завороженно следил за этим импровизированным маятником, напоминая насторожившегося кота, но он вздрогнул и вышел из транса, когда тряпица безвольно повисла на Жекином пальце, обличительно устремленном в его грудь:
– Ты так и не поделился со мной приятными воспоминаниями, братик? Чьи?
– Да так, – промямлил Олежка, без всякой надобности покашливая в кулак. – Никогда раньше не видел. Аслан приволок, мой завмаг…
– Женские трусы? Как романтично!
– Да нет, он свою знакомую привел, а она была в этих самых трусах, – принялся обстоятельно врать Олежка. – Посидели вместе…
– Полежали, – продолжил за него Жека.
– А что, нельзя? – задиристо спросил Олежка, втайне ужасаясь неестественности своего тона. Он держался примерно так, как делал бы это скверный актеришка, которого заставили экспромтом читать незнакомый текст.
– Да вроде в подобных случаях разрешения не принято спрашивать, – согласился Жека.
Его улыбка незаметно трансформировалась в болезненную гримасу, и это заставило Олежку зачастить с объяснениями. Путаясь в собственном многословии, он старался оставить главное недосказанным, подменяя суть мишурой обманчивых фраз. Трали-вали, то да се… Он говорил, говорил и с отчаянием видел, что Жека не верит ни единому его слову. Возможно, даже знает голую до безобразия правду, но остановиться никак не мог. Стоит умолкнуть ему, и тогда настанет черед брата, а после этого уже ничего нельзя будет исправить. Вот и звучала заезженная пластинка про Аслана и его незнакомую Олежке приятельницу, про перебравшего Адвоката, про кошмарное похмелье.
Жека молчал. Никак не реагировал. Олежкиной легенде не хватало достоверности – вот в чем заключалась проблема. И Олежка наконец сокрушенно признался:
– Все из-за проклятого кредита. И на фига я с ним связался? Когда понял, чем это пахнет, прямо с катушек сорвался. Нажрался, как последний раздолбай. Страшно мне, Жека. Миллион баксов, представляешь? Видел внизу белую «девятку»? Меня стерегут. И Оля не зря приставлена. Чтобы не сбежал. Я всем завтра очень нужен. Потому что второго такого идиота трудно найти.
Начало и конец тирады Жека пропустил, выхватив из нее главное.
– Миллион? – он приподнял хмурившиеся до этого брови. – Завтра?.. Ну-ка, угости меня кофейком. Или забыл, что без кофе я впадаю в летаргию?
Радуясь такому облегчительному исходу, Олежка потащил брата на кухню, загремел чашками и ложками, выставил банку с гранулированным порошком, водрузил на плиту чайник. У него слегка тряслись руки, когда он наполнял протянутую Жекой чашку, и на столе образовалась лужица. Жека вытер лужицу злополучной тряпицей с сердечком и отправил ее в мусорное ведро. Потом пнул ногой фарфоровые осколки подальше и поинтересовался:
– Посуду на счастье бил?
– Какое уж тут счастье…
– Ты рассказывай, рассказывай.
Олежка трусовато оглянулся на матовое окошко ванной и пожаловался шепотом:
– Ханская сучка. Заложит.
– Не заложит, – твердо пообещал Жека. – Говори, не теряй время.
Его уверенность передалась младшему брату. Олежка заговорил уже искренне. Рассказывая о своей беде, он оживлялся все больше, пока не помертвел от безжалостного Жекиного резюме:
– Ты труп, братик.
– Как это – труп? – Олежкины губы стали вдруг непослушными, и вопрос пришлось повторить более внятно: – Что значит – труп?
– Покойник, – терпеливо пояснил Жека.
– А вдруг меня и правда на Кипр отправят? – спросил Олежка так страстно, словно изменить мнение брата означало – изменить судьбу.
– Зачем на Кипр? Здесь закопают. В целях экономии и безопасности.
Олежка хотел возразить, но не смог. Он внезапно понял, что знал безжалостный приговор с самого начала, только боялся себе в этом признаться. Ходячий труп. Завтрашний покойник.
– Что же мне делать? – спросил он с потерянным видом, без всякой надежды получить волшебный рецепт продления жизни.
– То, что я скажу, – жестко сказал Жека.
– Неужели поможешь?
– Помогу. А заодно расквитаюсь. – Поймав недоумевающий взгляд брата, Жека пояснил смысл последней фразы: – Забыл про пять штук, на которые меня выставили? Думаю, потеря «лимона» будет для Хана такой же болезненной. Как ты мне сказал, сейчас все всех кидают. Почему кто-то должен быть исключением?
– Но это опасно, – напомнил Олежка, отлично зная, что брат часто поступает вопреки здравому смыслу: – Ты же не один. У тебя дочка… – Он невольно споткнулся на следующем слове: —…Жена.
Жека даже не изменился в лице, когда паскудник напомнил ему про Ленку. Допил кофе и подчеркнуто спокойно ответил:
– После той истории с «Опелем» мы расстались. Она считает, что я жалкое ничтожество, не способное прокормить семью. Попрошайка. Поэтому она живет у родителей. Папик у нее в конторе служит, уж он-то доченьку и внучку в обиду не даст, не беспокойся. И вообще это мое дело. Каждый отвечает за себя, согласен?
