жизни? Истина, кто установил первым, что у растений есть нервная система (а именно об этом и писал Бекстер в авторитетном американском журнале), казалась совершенно не существенной. Люсину не было до нее дела. Какая разница?
- Любовь и ненависть, - задумчиво и уже без вопроса повторил он. Как он ставил свои опыты?
- Подробностями я не очень интересовалась. - Ковская убрала выбившуюся прядь волос под траурную косынку. - Они были мне неприятны. Знаю только, что роль злодея всегда играл Марик, Марк Модестович, а Аркашенька, как и прежде, лелеял наши цветочки, он олицетворял любовь. Уверена, что он просто не смог бы причинить страдание живому существу.
- А Марк Модестович смог?
- Это требовалось для науки.
- Между прочим, он так вам больше и не позвонил?
- Какое это может иметь значение? - Она взглянула на Люсина так горько и безнадежно, что он поневоле отвел глаза.
- Возможно, - кивнул он, испытывая безотчетную неловкость и сопротивляясь ей. - Как же мучил растения Сударевский?
- Лучше не спрашивайте! Прижигал сигаретой, ошпаривал кипятком, раздражал током от электрической батарейки...
- А ваш брат записывал реакции?
- Бывало, начну их стыдить за такую жестокость, но они оба только смеются. Марик отшучивался, что собак и кроликов резать куда хуже. Какая разница, говорю, если цветы тоже живые? Если и они чувствуют?.. Но Аркадий, конечно, прав: наука невозможна без жертв.
- А креветок кто убивал?
- Аркашенька. - Она потупилась, но тут же с запальчивой непоследовательностью возразила: - Он же исследователь, в конце концов! Не толстовец какой-нибудь!
- Конечно, Людмила Викторовна. - Люсин повернулся к ней, положив руки на спинку кресла. - Конечно... Интересы науки требуют. Ваш брат все очень правильно делал. Но мне надо точно разобраться, что к чему. Вы понимаете?
- Не знаю, право... Теперь мне все равно.
- Но если речь идет о преступлении?
- Пусть... Аркашеньку все равно не воскресить.
- Но дело его не должно погибнуть!
- И это уже неважно.
- Нет, важно! - Люсин отчетливо сознавал, что ему нечем ей возразить, но все-таки искал подходящие слова. - Он бы порадовался, если бы узнал, что труд всей его жизни не пропал даром, - сказал Люсин со всей убежденностью, на которую только был способен, сознавая при этом тщету и беспомощность своих слов. - Уверяю вас, он бы порадовался.
- Вы в самом деле так думаете? - встрепенулась она.
- Не сомневаюсь!
- Мне Аркашенька говорил, что со смертью кончается все. - Она смахнула слезинку.
- Да? - У Люсина перехватило дыхание, и он не нашелся, что сказать. Помедлив, задал первый пришедший на ум вопрос: - Как они умерщвляли креветок? - Возможно, это действительно его интересовало, и подсознательно он думал об этом с тех самых пор, как увидел впервые на даче в Жаворонках аквариум и банку возле него. Теперь, когда он догадался, для чего нужна подвижная опрокидывающаяся крышка, начало казаться, что в тот первоначальный момент он тоже все или почти все понял. - В банке? Рядом с растением?
- Да. Иногда в банку наливали кипятку, иногда хлороформ.
- И цветок реагировал?
- Еще как! Взрывом! Аркаша назвал характерный двойной всплеск на ленте пиками негодования и тоски.
- Приехали, - деликатно намекнул шофер.
- Действительно! - Люсин глянул в окно. - А я и не заметил... Приехали, Людмила Викторовна, - ободряюще кивнул он.
- Я должна буду выйти? - Она испуганно сжалась на заднем сиденье. Сейчас я увижу его? Нет, нет! Я боюсь, не могу, этого я не перенесу... Мне нужно собраться с силами.
- Хорошо, - грустно согласился Люсин. - Давайте посидим просто так.
Глава третья
ЖУРНАЛИСТСКИЙ ПОГРЕБОК
Погребок Дома журналистов, как всегда, был забит до отказа, не протолкнуться. В жарком, прокуренном воздухе дышалось с трудом. Табачный дым висел под низким потолком малоподвижной облачной пеленой. Запах свежеподжаренного арахиса явственно перешибал стойкий бродильный дух. Но ради запотевшей кружки холодного, упоительно свежего пива стоило пойти на кое-какие жертвы.
Люсин и Березовский топтались в 'предбаннике' возле бочек и зорко следили за столиками. Но, судя по количеству полных кружек, никто в обозримом будущем уходить не собирался.
- По-моему, нам не светит. - Люсин огорченно поскреб макушку. - Как полагаешь?
- Очередь продвигается, отец. - Березовский присел на каменную ступеньку. - В крайнем случае можно и стоя. По кружечке.
- Что - по кружечке? - Люсин сунул ему под нос завернутую в газету воблу: - А это? Нет уж, братец, ты как хочешь, а мне нужен столик. Я, может, целый год этого ожидал. Да и покалякать хочется. Генрих придет?
- Обещал подгрести, как освободится. У него сейчас приемные экзамены.
- Мне, что ли, податься в Академию общественных наук? - Люсин критически оглядел проступившие на бумаге темные пятна жира и, положив пакет на бочку, брезгливо понюхал пальцы. - А воблочка-то свежая, так и сочится.
- М-да, хорошо бы! - Березовский проглотил слюну. - Знаешь, почему здесь сегодня вавилонское столпотворение?
- Знаю, - уверенно кивнул Люсин. - По причине жажды.
- Нет, я серьезно.
- И я серьезно. Жажда доводит людей до остервенения. Научный факт.
- Оно конечно. Только есть еще одно привходящее обстоятельство: какой-то трепач распустил слух, что будут раки.
- Раков, для твоего сведения, кушают только в месяцы с буквой 'Р'. Поэтому раньше сентября не надейся.
- Ты бы лучше этим гаврикам объяснил, - посоветовал Березовский, кивнув на очередь вокруг стойки.
Отсутствие раков, воблы, моченого гороха и прочих классических закусок ничуть не влияло на настроение очереди. Журналисты в бодром темпе накладывали себе на тарелки бутерброды и крутые яйца, передавали по цепочке на дальние столики картонные блюдечки с арахисом и просоленными черными сухариками.
- Как бы все пиво не выдули, - оценил ситуацию Люсин.
- Стоп, старикан! - навострился Березовский. - Айн момент! - Он бросился, как напавшая на след гончая, к длинному угловому столу, где сидела компания человек в десять.
Последовали короткие рукопожатия, обмен мнениями по актуальным вопросам, и вскоре он уже призывно махал томящемуся в 'предбаннике' Люсину.
На длинной скамье у стенки нашлось одно место. Люсин втиснулся туда хоть и с трудом, но прочно, а Березовский затесался в очередь. Кто-то из пирующих небожителей молча подвинул Люсину кружку. Она была скользкая и холодная, и пена в ней еще не успела осесть. Он так же молча принял дар и, отпив единым духом добрую половину, небрежно выбросил на всю компанию две здоровенные воблы. Когда Березовский вернулся с полными кружками, от воблы не осталось и следа.
Дальше у Люсина с Березовским все пошло как в сказке: свое место, свое пиво и деликатесы высшей категории. Под вязкую, как жевательная резинка, пронзительно соленую икру и копченый пузырь хорошо
