наружу. Минуты не прошло после жалобной исповеди, а она уже закрыла лицо руками и явно готовилась пустить слезу.
– Эй! – я тронул ее за плечо. – Не горюй. У меня тоже неприятности, похуже твоих, но я не падаю духом, даже – гляди – улыбаюсь.
– Ты мужчина, – буркнула Марина, посмотрев на меня одним глазом сквозь пальцы. – Тебе положено быть сильным.
– А ты женщина, – напомнил я. – Тебе положено быть изворотливой. Опереди события. Распродай все хоть за полцены и беги.
– Нет. – Она обреченно покачала головой. – Ничего не выйдет. Не приспособленная я к самостоятельной жизни. До перестройки с родителями в Германии жила, отец мой генеральствовал там, пока не турнули. Потом пару лет всей семьей дружно проедали сбережения и отцовскую пенсию, но он после путча взял да и застрелился. Записку его идиотскую до сих пор помню: «Остаюсь коммунистом». Ха! Маму эта выходка добила совсем, ее разбил паралич. А я, генеральская дочка, ничего лучше не придумала, как в шлюхи податься. Самым первым, кто меня снял, оказался Миша. Вот и вся автобиография. Я до сих пор не знаю, куда и как за квартиру платить, веришь?
– Могу дать бесплатную консультацию, – вызвался я.
– Бесполезно. – Марина жалко улыбнулась. – Оставшихся денег мне на месяц хватит, от силы на два. И что потом? Опять на панель идти? Так поздно, не молоденькая уже. Игорь, – ее голос дрогнул, – не бросай меня, а? Я не смогу одна.
– Попробуй только заплакать! – предостерег я, заметив, что на глазах Марины выступили первые слезы. – Терпеть не могу сырости!
– Ладно, – быстро сказала она и приблизила ко мне лицо. – Вот смотри, я не плачу. Я все буду делать так, как ты скажешь. Только не уходи.
– Мне некуда идти, – внезапно признался я.
– Это правда?
– Правда. – Я тяжело вздохнул.
Одну и ту же ситуацию мы с ней рассматривали с противоположных точек зрения.
– Ну и не надо никуда идти! – Марина заметно оживилась. – Ты поможешь мне все распродать, и мы уедем. У меня в Германии остались знакомые, они помогут с визами.
– С твоей стороны не слишком разумно доверяться первому встречному.
– Но ты же не бандит, не убийца?
– Нет, – согласился я и добавил: – Пока.
Марина склонила голову на плечо:
– Кто же ты такой на самом деле?
– В настоящий момент никто.
– А почему?
– Ш-ш. – Я прижал палец к губам. – На сегодня хватит вопросов. Когда придет время, я сам тебе все расскажу, обещаю.
– Хорошо, согласна. Никаких вопросов. Но только при одном условии. Ты должен склонить меня к сожительству. Сам хвастался, что умеешь.
– Так ведь уже! – искренне удивился я.
Марина кокетливо улыбнулась:
– Это не считается. Речь шла о хитрости и ласке, а не о грубой мужской силе.
Кажется, она успела здорово набраться. Эти резкие перепады настроения провоцировались алкоголем, забродившим в ее крови. А у меня слипались глаза. Поэтому меня не пришлось долго уговаривать сменить кухню на спальню.
Первое, что бросилось мне в глаза, это зеркала – на всех стенах, даже на потолке. Покойный Михаил, видать, страдал сложной формой нарциссизма. Когда я освободил Марину от одежды, со всех сторон появились отражения ладно скроенной женской фигуры с коротко остриженной головой. Мне показалось, что ее забавный «ежик» светится в полумраке. Я мог видеть Марину одновременно сзади, спереди, сбоку и даже вверх ногами. Сразу несколько обнаженных блондинок, и я был готов поиметь их всех.
Когда все закончилось, я почувствовал себя таким разбитым, словно и впрямь перепробовал всех. Включая и тех двух, которые пребывали на потолке.
Прежде чем уснуть, я обвился вокруг нее, переплел руки с ее руками, а ноги – с ее ногами. На всякий случай. К любви или нежности это имело самое отдаленное отношение. Это была единственная мера предосторожности, на которую я оказался способен, прежде чем погрузился в забытье.
4
Когда я проснулся, в комнате было совсем темно, а сквозь щели двери пробивался электрический свет. Марина никуда не делась, преспокойно сопела в две дырочки на соседней подушке. А вот моя безмятежность моментально улетучилась, когда я услышал за дверью приглушенные звуки постороннего присутствия. Набросив на голое тело халат, я вспомнил, что он был позаимствован там же, где я оставил пистолет, – в ванной комнате. Это была непростительная беспечность.
– Марина! – прошептал я, теребя ее за плечо. – Просыпайся.
– А? Что?
– Там кто-то ходит.
Прокравшись к двери голышом, она приоткрыла ее, прислушалась и обернулась ко мне с успокаивающей улыбкой:
– Все в порядке. Это Верунчик.
– Что еще за Верунчик?
– Ну, Верка. Малолетняя стерва, Мишина младшая сестра. Когда цапается с родителями, живет здесь. А цапается она регулярно, со всеми. Характер – не приведи господь.
– И как ты ей меня представишь? – полюбопытствовал я.
– Не ее собачье дело, с кем я сплю, – отрезала Марина. – Я в монашки не записывалась. Ест, пьет за мой счет. Не нравится – пусть проваливает на все четыре стороны, скатертью дорога!.. Ой!
Восклицание было вызвано бесшумным появлением здоровенного мраморного дога, который, протиснувшись в приоткрытую дверь, вторгся на нашу территорию.
– Верка! – возмущенно завопила Марина. – Опять ты его притащила?!
Дог глухо заворчал, давая понять, что не собирается мириться с повышенными интонациями и оскорблениями в свой собачий адрес. Когда Марина потянулась за халатом, он грозно рявкнул и шагнул к ней, вынуждая ее оставаться на месте и сохранять неподвижность. А когда пошевелился я, налитые кровью глаза дога устремились на меня. Он весь так и вибрировал от едва сдерживаемой злобы. Живой рокочущий двигатель, работающий на лютой ненависти ко всем двуногим, за исключением своей хозяйки.
Она явилась следом за Джерри и, включив свет, стала молча изучать обстановку: смятую постель, голую родственницу, меня, напялившего халат ее покойного брата. Я, в свою очередь, разглядывал ее. Уменьшительное имя Верунчик абсолютно не подходило юной особе со вздыбленными волосами трехцветной окраски и лицом, размалеванным, как у индейца, вышедшего на тропу войны. Высокой, худой, голенастой Верке очень шло определение «малолетняя стерва», данное ей Мариной. Глаза у нее были водянистые, абсолютно пустые, как у наркоманки со стажем. Впрочем, Веркины глаза начали оживляться по мере того, как она присматривалась ко мне. Казалось, она где-то видела меня раньше и теперь удивлялась неожиданной встрече.
– Убери пса, Верка! – сказала Марина.
– Перебьешься! – нахально заявила малолетняя стерва, после чего обратилась к своему пятнистому кобелю: – Чужие! Стеречь!
Вывалив красный язык, пес приблизился к Марине и выжидательно уставился на нее, выискивая в ее поведении малейшие признаки неповиновения. Он был обращен ко мне поджарым задом, демонстрируя свой хлыстообразный хвост и почти бычьи яйца, но проскользнуть мимо него незамеченным нечего было даже пытаться.
– Послушай, девочка, – сказал я примирительным тоном, – угомони свое страшилище и давай поговорим спокойно. Нехорошо врываться в чужую квартиру и угрожать хозяевам.
