– Есть риск провалиться вместе с ванной к соседям этажом ниже. Голым и мокрым. Или ты собираешься принимать душ в куртке?
Под курткой был спрятан «зауэр», а мне почему-то не хотелось хвастаться им перед Мариной. Скрывая неловкость, я спросил:
– Бритвой пользоваться можно?
– Можно, – кивнула Марина. – Полотенцами тоже. И водой. Чувствуй себя как дома.
Легко сказать! Она явно не собиралась уходить, прислонившись к косяку двери и выжидательно скрестив руки на груди. Опасалась, что я стащу шампунь или мочалку?
– Ладно, – сказал я. – Буду купаться.
Повисла неловкая пауза. Марина оставила мой прозрачный намек без внимания. Пожав плечами, я стащил куртку, повесил ее среди махровых халатов, а потом, поколебавшись, достал из-за пояса пистолет и положил его на полку с рядами пузырьков, тюбиков и бутылочек ярких расцветок. Теперь цветовая гамма дополнилась черным цветом, который ранее здесь отсутствовал.
Марина безмолвно наблюдала за моими действиями. Я вызывающе посмотрел ей в глаза и стащил через голову свитер, после чего занялся пуговицами рубашки, которые неожиданно стали очень непослушными.
– А ты хорошо сложен, – одобрила Марина, когда я, оттягивая момент окончательного разоблачения, занялся регулировкой температуры воды.
Разозлившись, я в два счета избавился от остатков одежды и шагнул под теплые струи. А затем, чтобы не одному чувствовать себя глупо, протянул мокрую руку и сорвал с Марининой головы ее потрясающий парик.
Она даже не шевельнулась. Продолжала стоять в прежней позе равнодушного наблюдателя, только подбородок вздернула чуть выше. Настоящие волосы у нее оказались тоже светлыми, но очень короткими, топорщащимися «ежиком».
– Мода такая? – спросил я.
Не отводя взгляда, Марина тихо сказала:
– Мой муж незадолго до смерти провел полтора года в следственном изоляторе. Там он успел привыкнуть к мальчикам. Со мной у него ничего не получалось. Он хотел, чтобы я ему подыгрывала, понимаешь?
– И тебе пришлось обрить голову?
– Не только, – спокойно ответила Марина. – Я стала изображать в постели мальчика. Но я-то женщина, между прочим.
Невольно бросив взгляд на ее грудь, обтянутую тонким свитерком пепельного цвета, я убедился, что она меня не обманывает. Тогда я вышел из-под душа, поднял Марину на руки и вернулся вместе с ней обратно. По щиколотки в воде, поливаемые сверху тугими струями, мы стояли, плотно прижавшись друг к другу, нос к носу, глаза в глаза.
– А если я закричу? – спросила Марина. Голос у нее стал на полтона ниже, приобрел мурлыкающие интонации.
– Обязательно закричишь, – пообещал я.
Ее намокшая одежда стала тяжелой и неподатливой, но она даже пальцем не пошевелила для того, чтобы помочь мне избавиться от нее. Стояла на месте живым манекеном, а по ее телу сбегали сверкающие струи воды. Когда одежды на Марине осталось всего ничего, я снова поднял ее на руки и бережно уложил на дно ванны, обширной, как небольшая лагуна. Над зеленоватой водой возвышались только ее лицо, грудь и колени.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– Что ты сказал? – она приподняла голову и пожаловалась: – Вода зашла в уши, ничего не слышно.
– Говорю, ты мне нравишься.
Я не покривил душой, это была чистая правда. Опустившись на колени, я склонился над Мариной и провел рукой по коже ее груди, моментально покрывшейся мурашками. Она закрыла глаза и потребовала:
– Ближе!
Когда я лег на нее, теплые струи вовсю хлестали по моей спине, и мне почему-то представился ливень, первый весенний ливень, до которого я обязательно собирался дожить.
3
Несмотря ни на что, мы благополучно выбрались из ванной, не захлебнувшись в воде и не раскиснув в ней за два часа, потребовавшиеся нам для наиболее близкого из всех возможных знакомств.
Когда я, выбритый, чистый, тщательно причесанный, вышел из ванной комнаты в уютном халате, жизнь казалась мне не такой мрачной и унылой, как еще недавно, когда грозные тучи сгустились над моей головой. Хотелось верить, что все худшее позади. В конце концов меня не прикончили какой-нибудь грязной вилкой с остатками кильки на зубьях, не расплющили мне голову, не пристрелили на глазах у благодарной публики, и я находился не за решеткой, а в комфортабельной квартире женщины, с которой мне было по-настоящему хорошо. Вдобавок я располагал оружием, чтобы отстаивать свою жизнь и свободу, и у меня имелись деньги, на которые я рассчитывал обзавестись другим паспортом и начать новую жизнь под вымышленной фамилией. Одним словом, меня преисполнял оптимизм, которого было трудно ожидать от человека, оказавшегося в моем положении. Возможно, этому радужному настроению способствовал коньяк, которым взялась потчевать меня Марина на кухне.
Помещение выглядело так же внушительно, как покинутая нами ванная комната. Я не подсчитывал, сколько отборного леса ушло на обстановку и обшивку стен, но предполагал, что из всех этих лакированных досок можно было соорудить небольшую яхту, способную выдержать кругосветное путешествие. Стол, за которым свободно разместились бы для тайной вечери тринадцать дюжих молодцев с покойным паханом во главе, превосходил размерами бильярдный, замеченный мной в одной из комнат. А всяких хитрых духовок, вытяжек, холодильников и моечных агрегатов с лихвой хватило бы для организации небольшой выставки под названием «Кухня ХХI века».
– И как ты только здесь управляешься? – подивился я, разделавшись с первым бутербродом. – Одних инструкций, наверное, целая библиотека наберется.
– Раньше у нас были повар и домохозяйка, – сказала Марина. – Представители фирмы, в которой муж закупил все это добро, устроили им недельные курсы.
– А теперь?
– А теперь, как видишь: хлеб, масло, сыр, ветчина и все в этом роде. На большее не рассчитывай – я готовить не люблю и не умею. Если хочешь, занимайся этим сам.
Кажется, это было приглашением остаться, и я с энтузиазмом наполнил стопки коньяком:
– Мы так и не выпили за наше знакомство.
– И за упокой души раба божьего Михаила тоже не выпили.
– Ты его любила?
– Ха! Любила? Разве достаток любят? Его ценят, к нему привыкают, вот и все.
Я состроил понимающее лицо и залпом махнул коньяк. Отчего-то мне не хотелось поминать мордастого Михаила. И не только потому, что я сомневался в его богоугодности.
Марина последовала моему примеру и, морщась, но упорно не закусывая, стала развивать высказанную мысль:
– Без мужа я никто. Пустое место. Квартира, машина, барахло? Все это надо еще сохранить. Пока что бывшие Мишины братки где-то отлеживаются, чтобы их тоже не грохнули, а завтра? К кому они обратятся за деньгами, когда окажутся на мели? К родителям, к знакомым? Нет. Они заявятся прямиком сюда, скажут, что все это, – Марина сделала широкий жест рукой, – нажито их трудами. Нужно делиться, Маринка, скажут они. И придется Маринке продавать все, что у нее есть, потому что помощи ей ждать неоткуда: Миша под Ханом ходил, ты, если в Курганске живешь, эту кличку наверняка слышал. Только нет больше Хана, его еще раньше кокнули. Власть в городе поменялась. И нет у меня больше заступников.
Марина витиевато выругалась и разлила по стопкам остатки коньяка. Прикурила сигарету, выпила. Похоже, до моего появления ей некому было излить душу, и теперь все накипевшее разом выплеснулось
