притормозивших машин, а в салон заглядывали любопытные, силясь разглядеть что-нибудь сквозь тонированные стекла.
Зубан чувствовал, как слезы катятся по его лицу, но поделать с этим ничего не мог. Он стал настолько беспомощным, что даже сопли по щекам размазать не имел возможности! Кончился Зубан. Весь вышел. А тот огрызок, который от него остался, не желал, чтобы на него пялились все, кому не лень.
– Возьми пистолет, – сказал он охраннику. Он не услышал своего голоса, но по реакции парня определил, что приказ все-таки прозвучал.
«Что? – спросил тот одними губами. – Что я должен сделать, шеф?»
– Застрели меня, – велел Зубан. – Целься сюда. – Он хотел ткнуть пальцем в лоб, но опять вспомнил, что теперь это невозможно.
Охранник отрицательно замотал головой: «Нет! Не могу! Не буду!»
– Если ты доставишь меня в больницу и я выживу, – предупредил Зубан, старательно шевеля губами, – то тебе тоже оторвут руки, клянусь. Лучше стреляй, пока не поздно! Ну?
Парень по-рыбьи открыл и закрыл рот.
– Что ты сказал? – переспросил Зубан, мучительно морщась.
«Посадят», – повторил охранник.
– Если я… выживу, то тебе это… покажется самой большой… удачей в твоей жизни.
Взгляд охранника наполнился пониманием. Он медленно поднял пистолет и продел непослушный палец в предохранительную скобу, нащупывая спусковой крючок. Собравшиеся вокруг люди требовательно колотили по джипу со всех сторон. У каждого имелось для этого по две пары рук. У Зубана остался лишь голос, которому привыкли безропотно подчиняться окружающие.
– Стреляй! – заорал он и наконец услышал хоть что-то после оглушительного взрыва и не менее оглушительной тишины.
Охранник скривился, как будто собирался разреветься, и коротко дернул указательным пальцем.
Зубану, который заглядывал в обращенное на него пистолетное дуло, показалось, что он успел заметить вылетевшую оттуда пулю.
А потом все вокруг преобразилось для него в сплошной черный ствол, и он сам превратился в подобие пули, устремившейся в неизвестность. Никакой цели впереди не было. Только мрак, нестись сквозь который оказалось еще страшнее, чем жить калекой на белом свете.
Глава 21
Умирать подано!
«Ситроен» преодолел очередной крутой поворот и очутился на относительно прямом участке дороги. Она тянулась параллельно берегу моря и была в этот ранний утренний час почти пуста. Придерживая руль обеими руками, Толик подался вперед, высматривая впереди подходящее место для съезда на обочину.
Встречать темно-зеленый «Лендровер» сразу за поворотом не годилось. Толик хотел, чтобы джип успел разогнаться как следует. Тогда набравшему скорость Громову будет значительно сложнее отреагировать на выстрелы. Но если он разовьет скорость до 80 километров в час, то проскочит самый опасный пятидесятиметровый отрезок дороги всего за пару секунд, а это позволит сделать максимум три выстрела. А для полной гарантии Толику требовалось не меньше пяти.
Как только стрелка спидометра поднялась до отметки «60», он принял вправо, заглушил двигатель и высунулся из окна, оценивая выбранную позицию. Место было что надо. На этой узкой дороге Громову никак не разминуться со своей смертью. Интересно, успеет ли он перед концом узнать своего бывшего подчиненного? «Вряд ли, – решил Толик, ставя машину на ручной тормоз. – Слишком быстро все произойдет. Слишком внезапно».
Выбравшись наружу, он оставил водительскую дверцу открытой. На нее можно будет опереть руку с пистолетом. Когда стреляешь в стремительно надвигающуюся мишень, кучность попаданий должна быть идеальной.
Толик достал пистолет «беретта-93» и тщательно проверил сектор предстоящей стрельбы, ловя на мушку крайние точки вокруг воображаемого джипа. Он появится из-за поворота и успеет набрать скорость не менее 60 километров в час, когда окажется в пределах досягаемости прицельных выстрелов «беретты».
Удлиненные ствол и рукоятка этой модели обеспечивают приличную точность попадания. Первый выстрел можно будет произвести, когда до джипа будет метров семьдесят, – это будет, так сказать, пробный камушек. Если посылать пули с наиболее оптимальными секундными интервалами, то во время второго выстрела до цели останется уже около пятидесяти пяти метров и так далее. Даже если Громов не сбавит машинально скорость и не будет задет первыми тремя пулями, то четвертой останется пролететь до него всего ничего – 25 метров. С этого момента можно будет значительно ускорить стрельбу, если потребуется.
– Бах-бах-бах! – быстро прошептал Толик, плавно поведя стволом пистолета вдоль дороги.
Если бы в этот момент какой-нибудь опытный психиатр получил возможность заглянуть ему в глаза, он несказанно удивился бы. Зрачки «стрелявшего» постепенно расширялись с каждой секундой, словно он действительно видел перед собой надвигающийся на него джип и даже человека за его рулем. А улыбка, зазмеившаяся на губах Толика, когда он опустил пистолет, заставила бы даже видавшего виды психиатра быстренько отвести взгляд. Существуют виды безумия, с которыми нормальному человеку лучше не связываться даже по долгу своей профессии.
Но никто не приглядывался к одинокой мужской фигуре, облокотившейся на крышу салатной иномарки, остановившейся на обочине. Редкие машины проезжали мимо, и их водители не подозревали, что половина из них оценивается в качестве потенциальных мишеней.
Вскоре Толику надоело засекать время приближения каждого нового автомобиля, появляющегося из-за поворота. Его расчеты оказались верны. Он, как всегда, все предусмотрел правильно. Это было даже немного скучно – никогда ни в чем не ошибаться, не делать промахов и неверных ходов. Скучно, зато рационально. Толика всегда забавляли разные растрепанные личности, толкующие о смысле жизни как о чем-то запредельном, непостижимом. Весь смысл заключается в рациональности, она-то и является смыслом. Разумность – вот что это означает. Остальное – от лукавого.
По прикидкам Толика, он опередил Громова минут на двадцать. Это означало, что до их последней встречи в этом мире осталось совсем немного времени.
Не сводя глаз с дороги, Толик сунул руку в салон машины и прибавил звук радио. Громкая музыка – наивернейшее средство, чтобы ни о чем не тревожиться. Это отлично знают те, кто бродят по жизни с плеерами, напрямую подключенными через наушники к мозгам. В голове сплошное бум-бум-бум и никаких лишних мыслей. А Толику сейчас было необходимо как-то заглушить нарастающее беспокойство. Очередная юная радиослушательница, дозвонившаяся в студию, посопела в эфире, натужно помэкала, побэкала, передала привет своей наверняка такой же блеющей компании, после чего с явным облегчением… э… попросила поставить ей… э… песню ее обожаемой… э… Авроры.
Разродилась, слава тебе, господи!
Толик осуждающе покачал головой. Обладая хорошо подвешенным языком, он с трудом переносил чужое косноязычие. Ведь это так просто – говорить, так приятно! Слова и фразы находятся сами собой, речь льется свободно, а твои истинные мысли при этом скрыты надежно, как подводные камни на дне потока.
От своей последней беседы с Зубаном Толик получил истинное наслаждение. Когда в телефонной трубке прозвучал оглушительный треск, сменившийся сигналами отбоя, он представил себе, с каким тупым выражением лица читал шеф оставленное ему послание, и искренне веселился.
Если бы времени на подготовку взрыва у него было больше, он разнообразил бы свою шутку парочкой дополнительных эффектов. Например, можно было бы запрограммировать компьютер так, чтобы надпись про судьбу, которая находится в наших руках, на последней секунде сменилась надгробием Зубана с датами его рождения и смерти. Или чтобы перед взором обреченного на смерть промелькнули его детские и юношеские фотографии. «Да, – решил Толик, – пожалуй, это был бы самый лучший завершающий штрих». Не слишком помпезно, зато очень многозначительно. Как говорится, простенько, но со вкусом. Заказанная малолеткой песня благополучно приближалась к своему финалу, судя по тому, что ее рефрен повторялся
