перекатом со спины на живот, когда палишь почти наугад, стремясь деморализовать противника шумом, прежде чем влепить пулю между его ошеломленно раскрытых глаз. И все же это почти идеальное оружие для ближнего боя. Несмотря на малую толщину рукоятки, она сидит в ладони как влитая, а спусковой крючок отзывается на малейшее напряжение указательного пальца. Минимальная отдача предотвращает подбрасывание ствола при стрельбе, позволяя добиться почти безупречной кучности стрельбы. Из положения сидя с упором Бондарь запросто мочалил «яблочко» мишени, установленной в десяти метрах. А пробивная сила пули калибра 5,46 мм была такова, что с расстояния пяти шагов она дырявила сорок слоев кевлара и пронзала телеграфные столбы чуть ли не насквозь.
При попадании из «ПСМ» в жалкую картонку ее должно было вырвать из руки и отбросить далеко назад, поэтому Бондарь заблаговременно просунул палец в заготовленное отверстие. Он надеялся, что полковник тоже поступил так, иначе поединок закончится после первого же выстрела.
А еще он надеялся, что за время вынужденного простоя не забыл тех автоматических навыков, которые приобрел на оперативной службе в ФСБ. Нанявшись на временную работу к чужому «хозяину», он не чувствовал себя предателем, и все же было в этом что-то унизительное. «Так или иначе я служу Родине», – убеждал себя Бондарь, но в глубине души понимал, что лишь выполняет волю зажравшихся генералов… Понимал и гнал эти мысли прочь, чтобы не потерять того эмоционального и физического подъема, без которого победить очень трудно, даже если твой противник условный и речь идет не о жизни и смерти, а о прямоугольнике гофрированного картона.
Реутов выдал себя не случайным шорохом и даже не промелькнувшей в темноте мишенью, которую он слишком поздно догадался развернуть ребром к предполагаемому противнику. Напрасно он угощался лучком – в ночном лесу запах лукового перегара улавливался за десяток шагов. Оценив положение полковничьей фигуры, скользящей в обход куста, за которым никого не было, Бондарь хорошенько оттолкнулся от земли и прыгнул вперед, одновременно нажимая на спусковой крючок. До падения ничком он успел выстрелить ровно три раза, как это и предписывалось инструкцией по проведению ближнего боя. В горизонтальном полете он ни разу не отвел глаз от развернутой наискось картонки, и ее троекратное подрагивание не ускользнуло от его внимания: он попал, попал, попал! Реутов открыл огонь с секундным запозданием, «ПСМ» в его руке захлебывался торопливыми выстрелами, как охрипший от ярости пес. Кка… кха… кха… кха… Похоже, раздосадованный собственной оплошностью полковник целился не столько в мишень, сколько в державшего ее противника. Это была инстинктивная реакция, но Бондарь тоже действовал инстинктивно, и это получалось у него значительно лучше. Чужие пули еще продолжали впиваться в хвою, на которую упал Бондарь, а он, кувыркнувшийся через голову назад, уже сидел поодаль, ведя ответный огонь, озаряющий темноту почти непрерывными оранжевыми всполохами.
Кха-кха-кха-кха! Патроны в его пистолете закончились чуть раньше, чем опустел магазин Реутова, и Бондарь поспешно вскинул картонный прямоугольник повыше, давая противнику возможность отвести душу напоследок. Всего две пули пронзили его мишень, и они были последними. Голос, прорезавший наступившую тишину, прозвучал так, будто устами полковника спецназа говорил обиженный ребенок, неизвестно когда и как обзаведшийся мужским басом:
– Ты поддался! Ты специально держал мишень так, чтобы я попал!
– Ничего подобного, – возразил Бондарь, вставая. – Все было по-честному.
– Врешь, сукин сын! Сначала вертелся ужом, а в последний момент застыл, как истукан.
– Если бы я не сделал этого, вы бы меня самого продырявили по запарке.
Смущенно крякнув, Реутов сунул «ПСМ» за пояс и, разглядывая свою картонку, глухо спросил:
– Сколько раз я попал? Три? Четыре?
– Два, – не стал лукавить Бондарь. – Слишком долго пристреливались.
– Я не пристреливался, я мазал! – рявкнул Реутов, тыча пальцем в отверстия, оставленные пулями противника. – Ты проделал восемь дырок. Все по центру, кружкой накрыть можно. А я? – Он выхватил картонку из руки Бондаря, взглянул на нее и отшвырнул в сторону, бормоча: – Позор, позор на мою седую голову!
– Рановато вам в старики записываться, товарищ полковник.
– Самое время, – отрезал Реутов, направляясь к костру.
Прежде чем последовать за ним, Бондарь подобрал обе мишени, мельком оглядел обе и заключил:
– Победителя нет. Мы оба убиты. Один двумя пулями, другой восемью. Какая разница?
– Утешаешь? – Реутов плюхнулся на землю и застыл в позе медитирующего йога.
– Констатирую факты.
– Фуякты!
– Сегодня повезло мне, завтра повезет вам. Судьба – индейка.
– Звездейка!
Бондарь швырнул мишени в пламя, положил «ПСМ» рядом с владельцем и, присев на корточки, сказал:
– Забудьте. Это была детская забава. Устройте мне настоящую тренировку. Объявите меня «куклой», и пусть ваши парни поработают со мной в полную силу.
– Рехнулся? – желчно осведомился Реутов.
– Надеюсь, что нет, – ответил Бондарь. – Хотя иногда возникает подозрение, что да.
– У меня возникает аналогичное подозрение. – Засопевший Реутов окутался луковым ароматом. – Даже не подозрение. Уверенность.
Он знал, о чем говорил. Подобные тренировки, когда против бойцов выставляется настоящий пленник, готовый изо всех сил бороться за свою жизнь, всегда заканчиваются одинаково – смертельным исходом. Выстоять в рукопашной против спецназовцев невозможно, хотя «куклы» пытаются, яростно обороняясь выданными им топорами, ножами, кастетами, ломами. Когда юный Реутов был курсантом, в качестве таких противников выходили осужденные на смертную казнь зэки, которым все равно терять нечего. Если по истечении двадцати секунд зэк оставался живым и был в состоянии назвать собственное имя, он мог рассчитывать на возвращение в свою одиночную камеру. Но таких на памяти Реутова не было. Один-два удара, и грешная душа отправлялась туда, куда ей было предписано свыше. Курсантам ГРУ не рассказывали, куда именно, а они и не спрашивали. Их единственным богом являлся инструктор, и только его заповеди имели значение. В рукопашном бою с подобными головорезами Бондарю не устоять. Против него пойдут в ход все смертельные приемы, которых в запасе у спецназовцев вагон и маленькая тележка. Это все равно, что стравливать бойцовских собак, челюсти одной из которых скованы намордником. Исход схватки известен заранее. Будь ты у себя на Лубянке лучшим из лучших, продержись ты на ногах хоть целый час, но рано или поздно волкодавы из ГРУ тебя достанут, используя свое преимущество. Если не убьют, то покалечат. А какой потом прок от сломанной «куклы»? Никакого.
– Предлагаю просто поспарринговать с моими орлами, – буркнул Реутов, давая зарвавшемуся фээсбэшнику возможность пойти на попятный. – Это, знаешь ли, тоже не семечки на завалинке лузгать.
– Там, где я окажусь, тренировочных боев не предвидится, – сказал Бондарь. – Я несколько месяцев не участвовал в настоящем деле. Хочу прийти в норму.
– Как знаешь. Считай, уговорил, на свою голову.
– Ну, спасибо.
– Командир разведроты мой кореш, – продолжал Реутов. – Я ему на ушко шепну, чтобы до смертоубийства дело не доводил, так что будь спок.
– Это лишнее, – нахмурился Бондарь. – Время каждой схватки можно ограничить минутой, а работают пусть в полную силу. Иначе смысла нет в этой затее.
– Не дури! Уделают ведь!
– Поглядим.
– Да что тут глядеть! – Едва успевший успокоиться Реутов опять повысил голос. – «Кукла» для того и существует, чтобы валить ее любыми способами. Это же будет неравный бой, как ты не понимаешь? Ты на тот свет спешишь, что ли?
– Мне пока и здесь хорошо, – сказал Бондарь, глядя на дотлевающий костер. В его зрачках опять плясали рубиновые огоньки. Точно такие же отражались в глазах полковника. Может быть, именно поэтому он произнес:
