— Я согласен, Григорий Афанасьевич.
— Тогда по рукам, — Вержбицкий обнял Мизинова совсем как тогда, полтора года назад в Чите. — Паспорт мы вам выправим. Возьмите с собой двух-трех человек в качестве охраны. Паспорта на них тоже будут.
В гостиницу Мизинов возвращался уже поздно вечером. Над владивостокским рейдом опустился туман. Укрытые желтоватой пеленой корабли хрипло, надсадно гудели, взвизгивали буксиры и баржи в порту.
Мизинов углубился в центр города, к гостинице. На улицах зажглись фонари, переругивались извозчики, тренькали трамваи, светились витрины магазинов. Несмотря ни на что, город жил своей обычной жизнью.
«И он должен жить! — подумал Мизинов. — И должен быть только русским! За это не жалко и своей жизни, не то ли что в Хабаровск съездить».
Он поднял воротник пальто и прибавил шагу.
4
В заброшенной грязной фанзе верстах в пяти от Харбина сидели трое. Двое в казачьи чекменях[21] крошили в котелок черную, залежавшуюся солонину, третий, в гимнастерке с полковничьими погонами, курил, полуразвалившись на широком кане.
— Объегорил нас генерал, — рассуждал полковник. — Я так понимаю, что в его доме на Пристани золота и впрямь нет. Не такой он простак, чтобы золото без охраны держать.
— А где тогда? — поднял голову от котелка один из казаков и пристально посмотрел на говорившего.
— А на что ему полусотня забайкальцев, по-твоему? Хороводы, что ли, водить? Там и золото — в лавке его в Харбине. Иного не представляю.
— Ну, тогда нам вообще не видать этого золота… Пятьдесят казаков — да это, почитай, целый полк пехоты!
— Чертовски обидно! — полковник в злобно бессилии саданул кулаком по кану, поморщился, потряс рукой. — Второй год я за этим золотом гоняюсь!.. Ладно, хватит болтать без толку. Устал я что-то очень. Вы поешьте без меня, я, пожалуй, вздремну немного.
На самом деле Суглобов не спал. Перед ним вновь и вновь проносились события последних лет его мятежной жизни. Он любил вспоминать об этом, потому что любил вольницу, любил деньги, любил себя самого.
Дезертировав с фронта после выстрела в Мизинова, Суглобов прямиком направился в Сибирь, в родной Кузбасс. Затеряться там было проще, время переждать безопаснее. А что грядут свободные и веселые времена — в этом Суглобов не сомневался ни минуты.
В уездном городе Мариинске, где окопался Суглобов, весной восемнадцатого восстали пленные чехословаки. К концу июня весь Кузбасс оказался в их руках. Крестьяне поначалу сочувствовали белочехам, к свержению Советов отнеслись равнодушно. Они и не диво: за недолгие полгода Советы эти не сделали ровнешенько ничего для сносной крестьянской жизни. В отдельных уездах крестьяне даже помогали белочехам вылавливать скрывавшихся комиссаров и командиров.
Но к осени Директория начала активную мобилизацию крестьян в Белую армию. Помогали в мобилизации и чехи. Крестьяне зароптали, а особенно заартачились по поводу уплаты налогов: никаких податей никто платить не хотел ни под каким видом.
И осенью в Мариинском уезде появился один из первых в Сибири партизанских отрядов под командованием крестьянина Лубкова. Партизаны ударили по эшелону белочехов, охранявших станцию Мариинск, и отошли к станции Антобасовка. Перебиваясь награбленным, они затаились до весны следующего года, когда стали пускать под откос колчаковские эшелоны. Наиболее активно действовали отряды анархистов Новоселова и Глотова. К лету девятнадцатого почти весь Кузнецкий уезд был наполнен колчаковскими отрядами, боровшимися против анархистов.
Суглобов тонко уловил веяние момента, явился к Глотову и предложил свои услуги в качестве военного специалиста. Глотов, бывший актер какой-то бродячей труппы, с тонкими, невероятно женственными руками, с первого раза не понравился Суглобову. От его излишней аффектации и театральных поз и жестов несло мелочностью и пошлостью. Перед повстанцами Глотов любил погарцевать на тонконогом скакуне, в седле старался держаться молодцевато, но получалось плохо, картинно и жеманно. Он произносил пылкие речи, выхватив шашку и размахивая ею, что вызывало у Суглобова желание пустить над его головой пулеметную очередь и посмотреть, куда денется все позерство Глотова.
Одним словом, мнение об «атамане» у Суглобова сложилось самое отвратительное. Тем не менее деваться было некуда, и он согласился стать у повстанцев начальником артиллерии и контрразведки. Артиллерии, впрочем, поначалу было три орудия, а в контрразведке служил только Суглобов и его помощник-писарь.
Ревкомовцы края задумали было провести большевизацию глотовского отряда и прислали к партизану двенадцать коммунистов во главе с «товарищем Анатолием». По совету Суглобова Глотов не стал даже разговаривать с коммунистами, а просто выгнал их вон. Они, однако, сумели переманить на свою сторону многих партизан.
И все равно отряд рос, к осени насчитывал около трех тысяч человек и освободил десятка два волостей. Вскоре к этому списку добавились еще шесть волостей. Объединившись с отрядом анархиста Новоселова, партизаны Глотова вошли в Кузнецк. Они оцепили город и разоружили формирования ревкома. Были казнены все, кто в восемнадцатом-девятнадцатом годах служил в органах власти, а также колчаковские офицеры. Смертные приговоры выносились и по жалобам горожан. Были зарублены генерал Путилов и полковник Зволинский, сожжена городская тюрьма.
После этого линчевания Глотов нанес визит в кузнецкий Ревком, где его уже ждали. Заняв представительское кресло, он сказал:
— Хоть я и пришел к вам, но я не ваш. Я беспощадно рубил врагов трудящихся и буду рубить. Но буду бороться с Лениным и Троцким, поскольку всякая власть является ярмом трудящихся. Пользы от власти никакой не было и не будет. Углубляй революцию, не давай ей погаснуть, поджигай мировое пламя под черными знаменами анархии!
Так и воевали глотовцы совместно с красными, но под своим знаменем. В конце декабря девятнадцатого под напором партизан и регулярных частей РККА разрозненные отряды белых ушли на Мариинск. По приказу Реввоенсовета Пятой армии красных партизаны должны были подчиниться регулярным частям. Глотов и Новоселов отказались выполнить этот приказ. Их арестовали и под конвоем отправили в Кузнецк. Пробольшевистски настроенные партизаны разоружили своих товарищей по оружию — анархистов. Суглобову удалось счастливо скрыться.
В начале января двадцатого Глотова и Новоселова перевезли в Кузнецкую тюрьму, откуда отправили в Новониколаевск. Не доезжая до города, Новоселов уговорил двоих конвоиров из бывших партизан и бежал с ними в Барнаульский уезд. А Глотова жестоко избили и выпустили до суда. Но суда не состоялось — не до того было красным: остатки белых армий уходили за Байкал, ускользали, как песок сквозь пальцы. А это было посерьезнее любого Глотова.
Пустившийся скитаться, Суглобов нашел себе двух-трех помощников из таких же бывших анархистов, весь «анархизм» которых состоял в том, чтобы побольше да побезопаснее урвать. Это импонировало Суглобову. Не горюя о Глотове и иже с ним, он стал одиноким охотником. В это время, весной двадцатого, он и нанес свой первый визит к Мизинову…
5
