— Вы помните свой первый боевой вылет?
— Помню. 3-й Прибалтийский фронт, в сентябре 1944 года.
Мы полетели на бомбежку передовых позиций фашистов. Это было в Курляндии, на территории Латвии. Я нисколько не боялся, но волновался, конечно.
А потом делали в день от трех до четырех боевых вылетов. Мы отлетаем, отбомбимся, отстреляемся по наземным целям, разворачиваемся и идем обратно на аэродром, на заправку. Готовимся к новому вылету. На подготовку уходило примерно часа два-три…
Подготовка стрелков на макете кабины
— И часа через два опять вылет?
— Да, не раньше. Задание, на какой участок лететь, получали от командира дивизии или от командира полка. И так каждый день.
— Была ли какая-нибудь подготовка стрелков в полку?
— В полку у нас переподготовки никакой не было. Мы с училища пришли уже основательно подготовленные…
Проверяли нас так: мы из кабины стрелка стреляли по наземным целям.
— При выходе из атаки Вы по наземным целям стреляли?
— Вначале не стрелял. Берег боеприпасы. Да и запрещалось, только защищать самолет и быть предельно внимательным. А позже, когда мы к Кенигсбергу подходили, нам дали указание: «Стрелок-радист может стрелять по наземным целям». Например, по колонне войск можешь лупить. Командир атакует, а потом при выходе из атаки я стреляю.
— Несколько вопросов по быту. Какое денежное довольствие было у Вас?
— Курсанту выдавали где-то около трехсот рублей. В запасном полку ничего нам не давали. Всего двенадцать дней там были… В боевом полку — по восемьсот рублей.
— Как кормили Вас в училище?
— В училище — хорошо, там всем одинаково давали.
— Все обычно жалуются, что в училище не хватало еды?
— Ну, как вам сказать, человек привыкает. Хватает тебе, не хватает, ты не идешь, не жалуешься. Добавки не было.
А вот в боевом полку, там уже ты можешь спросить и добавку. Первое добавку никто не брал, а добавку на второе, всегда кто хотел, тот брал.
— Как было со ста граммами водки?
— Сто боевых грамм в конце боевого дня. Кончаются вылеты, и по сто боевых грамм. Но только в дни вылетов. И независимо от числа вылетов — сто грамм.
— А если, например, плохая погода и не летали?
— Никаких сто грамм. Потому и называются — «боевые сто грамм».
— Как Вас обмундировывали в училище?
— В училище: обыкновенные брюки, шаровары обыкновенные… Сапоги кирзовые, обмоток не было. А в полку зимой выдавали теплые унты, собачьи или овечьи. Шерстяные носки. Да, и унтята были, когда сильные морозы.
Повседневное обмундирование: летом шинель, а зимой меховые куртки авиационные. Свитеров не было.
— А маски были?
— Нет, не давали. Не было масок никаких. Шапка, шлем меховой и подшлемник шерстяной. Белый, да, и очки.
— Кожаные летные куртки у Вас в полку были ленд-лизовские или наши?
— По-моему, только нашего производства.
— Вообще, что-нибудь ленд-лизовское Вы получали?
— Нет, не видел. Не помню никаких импортных вещей. Даже тушенки.
— А трофейных?
— Трофеи только у пехоты. Мы трофеи не добывали. Я ходил в Кенигсберг не для того, чтобы искать что-нибудь, «вынюхивать»… Нет, просто интересно было. Мы ходили вдвоем. Я и еще один товарищ. В свободное время и поблизости от части.
Зашли в дом, сидит немка, дрожит. Мы ей: «Не бойтесь, мы вас не тронем. Мы просто зашли посмотреть, в каких вы живете условиях…»
И уходим. Более того, в кармане был то ли пряник или кусок хлеба, отдали. Мы не обижали их никогда.
— Какое у Вас оружие личное было?
— У меня — пистолет ТТ, но были и наганы.
И были еще автоматы в кабине. У меня было специальное гнездо, с правой стороны под рукой.
Автомат — это на случай, если приземлишься на вынужденную, тогда тебе автомат может пригодиться. А если я прыгать с парашютом буду, автомат будет мешать.
— Вы сидели на ремне? Или сиденье было?
— Было мягкое сиденье. Широкое такое, как кресло. Я на парашюте еще сидел.
Потом еще ремни безопасности. Затягиваешься справа, слева. Там кнопки нажал, вставил, и все.
— Кто Вам снаряжал ленту?
— Механики по вооружению. Я прилетаю, им говорю: «Я не знаю, сколько израсходовал. Проверьте. Пополнить, если нужно…»
— А Вы их работу контролировали, нет?
— Обязательно. Даем короткую очередь…
— Мы разговаривали со стрелком, он говорил: «Кто хотел жить, тот следил. Я каждый раз перебирал ленту, смазывал патроны…»
— У меня ни одной задержки в работе не было, ни одной!
А вот ШКАС малокалиберный, как винтовка, это ж зараза, а не пулемет… Вот где задержек было, ой… Что вы!
— А какими патронами Ваша лента снаряжалась?
— Трассирующие и бронебойные были. А вот какой порядок, не буду говорить.
— А могли Вы заказать, к примеру, чтобы Вам больше трассирующих поставили?
— Да какая разница. Мы же не ночью летаем, а днем.
— Вы в основном чем занимались? Удары по пехоте? По переднему краю? По кораблям?
— В основном это передний край. Корабли были всего один раз.
— А в основном на каких высотах ходили?
— Мы выходили на цель на 1000–1200 м, ну, не выше 1500 м.
— В то время, когда Вы воевали, большие потери в полку были?
— У нас в эскадрилье, да и в полку, очень мало погибло.
На моих глазах только один экипаж погиб, зенитный снаряд попал в самолет, летевший впереди нас.
— Как это выглядело, самолет взорвался?
— Не взорвался. Взрыва никакого не было. «Щепки» полетели, и все… Не успели, ни стрелок, ни командир, с парашютом выпрыгнуть.
А бывало, что если подобьют, отойдут от линии фронта и выпрыгивают.
У нас с командиром была договоренность: «Володя, пока не будет моего приказа, никаких выпрыгиваний…»
— Кто был Ваш командир экипажа?
— Тюрин Николай Федорович, капитан.
