выдавать. Сегодня командир нашей смены Цыбенко говорит мне: «Ты, говорит, Таранин, аккуратный парень, ходишь всегда чисто. За аккуратность тебя командир роты хвалит. А вот посмотришь на тебя, когда ты одет по форме три… Нога у тебя крупная, а брюки – смешно смотреть. Не тот ты размер для себя взял». А я, говорю, не выбирал. Такие дали. «Знаю, говорит, у молодых всегда так. А хочется мне, чтобы ты примерным был всегда. И в рабочее время и в выходной.» Так как же быть-то, спрашиваю, товарищ старшина первой статьи? «Научу, говорит, только никому ни слова. Комар носу не подточит. Никакой обход не придерется». И знаете как? – Ваня поднял матрац и достал из-под него фанерную дощечку. – От вас я все равно не скрою. Только смотрите, ребята, никому ни слова. Старшину не подведите.
– Да ладно тебе, – перебил Ваню Челноков. – Чего уж там…
– Могила! – поддержал Жору Петушок.
– Ну то-то. А все очень просто. Надо низы брюк намочить и сырые натянуть на дощечку. На фанере они растянутся, а потом в таком виде и высохнут. Можно любой ширины сделать.
– Здорово! – воскликнул Петушок. – Давайте сейчас же сделаем.
– Раз без клиньев, значит, можно, – согласился Жора.
16
Утром выходного дня в лагерь пришел начальник школы юнгов Абрамов, начавший службу на флоте еще до революции.
Увидев его, дежуривший по лагерю замполит первой роты лейтенант Соколов вдохнул всей грудью и, напрягаясь до последнего предела, раскатисто скомандовал:
– Сми-и-ррно!
Стоявшие у палаток юнги подтянулись, повернулись в сторону начальника школы.
Лейтенант Соколов приложил руку к фуражке.
– Товарищ капитан первого ранга, дежурный по лагерю лейтенант Соколов.
Он сделал шаг в сторону, повернулся во фронт, давая дорогу начальнику школы, и, когда Абрамов негромким спокойным голосом скомандовал «вольно», так же во весь голос повторил:
– Вольно!
Начальник школы поздоровался с Соколовым и пошел вдоль палаток и строящихся землянок. Острое лицо его с прямым нависающим носом и густыми седыми бровями было спокойно.
Он знал, что кое-кто из юнгов отлынивает от работы, бродит по лесу, что с камбуза пропадает посуда, и начальник столовой ходит по лесу и берегам озер и собирает разбросанные там бачки, миски и чумички.
Гурька Захаров в этот день был дневальным по роте. Офицеры остановились около палатки, в которой находился ротный наряд.
Гурька слышал, как начальник школы спросил командира роты старшего лейтенанта Сти-феева;
– Когда закончите строительство землянок?
– Через три дня закончим.
– Хорошо. Через два, дня откроем новую столовую. Самое трудное останется позади. Учебные кабинеты готовы к занятиям. Сегодня надо показать их юнгам. Да… А вот с дисциплиной…
Стифеев попросил:
– Разрешите?
– Говорите.
– При отборе ребят на местах допущены
ошибки. Брали всех, кого попало. В школу пришли… – Стифеев замялся, потом продолжил: —
Вместе с хорошими ребятами в школу попало немало хулиганов. Я полагаю, что мы должны избавиться от них. Пускай будет меньше, но лучше.
– Все?
– Все.
– Наших юнгов, – сказал лейтенант Соколов, – война поставила в исключительные условия. Тяжелые условия, я имею в виду. Многие из них являются настоящими детьми войны. Родители их погибли на фронте или во время налетов вражеской авиации на тыл. Эти ребята по нескольку месяцев бродили по дорогам, беспризорничали, пока их не подобрали…
– Тем более они должны бы… – перебил своего заместителя Стифеев.
Капитан первого ранга качнулся на носках, пожевал губами и, очевидно, не желая слушать, что еще скажет командир роты, приказал:
– Постройте роту.
– Есть построить! Первой роте строиться!
Дежурный по роте подхватил команду старшего лейтенанта:
– Первой роте строиться!
Гурька засвистел в боцманскую дудку, которая у него висела на шее, и, обходя палатки, кричал во весь голос:
– Первая рота, выходи строиться!
