детей его застыдят. «Вон, это дети того, который корреспонденту путем проставиться не смог…»
И они пили дальше и пели:
«Издалека долго течет река Волга, течет река Волга, а мне уж сорок лет…»
Саня дремал, я что-то сочиняла в школьную клетчатую тетрадку или собирала цветы. Земля в Саратовской области действительно черная, даже в синеву, и растут на ней необыкновенные, разнообразные цветы, которых в средней России не встретишь.
Стемнело. «Никакие» секретарь райкома и дядя Юра загрузились в райкомовскую «Волгу». Мы с Саней и дядей Витей не спеша ехали за ними на «козле». По грунтовке, или как говорят в Саратове, по «грейдеру», между полями экспериментальной пшеницы.
Встречный автомобиль, не желая слепить нас, выключил весь свет. Саня, из шоферских «примочек», тоже выключил свет. Через несколько секунд — удар, Саня теряет сознание, я разбиваю головой лобовое стекло «козла».
Вот голова — на века сделана! На таком толстенном стекле целая вмятина и клочок рыжих волос, а мне хоть бы хны. Только глаза на следующий день болели.
Ударились мы о райкомовскую «Волгу», которая остановилась, тоже без огней, у края пшеничного поля. Водитель мирно писал.
От удара «Волга» улетела в знаменитую пшеницу. Когда Саня очухался и включил дальний свет, мы увидели две трогательных лысины, в заднем окне «Волги», на подушках. Эти пьянчуги, корреспондент и секретарь райкома, даже не проснулись от удара.
Восемьдесят пятый год, антиалкогольная кампания, нельзя являться из командировки на разбитой машине.
Чинить, рихтовать «козла» отогнали в Балашов, а мы зависли в охотничьем домике.
Книг там не было вообще. Убирать приходила худенькая старушка с лицом спившейся красавицы, тетя Поля. На руке у нее была татуировка «ПАЛИНА».
Бедный дядя Юра волновался, что я могу рассказать о случившемся начальству. Не бойся, дядя Юра, все будет хорошо, я не расскажу!
На областном радио в передаче «На крючок» трудился корреспондент по имени Леша, похожий на грустного волчка из мультфильма «Сказка сказок», с большими светлыми глазами в пушистых ресницах. Люди со всей губернии писали ему о наболевшем, вроде «у нас протекает унитаз, помогите!». И он должен был разбираться. Еще он сочинял песни и пел под гитару. И немилосердно «злоупотреблял». Мы подружились, стали переписываться.
Вдруг Леша принялся сочинять для театра, и довольно бойко. «Что может быть в театре интересного?» — недоумевала я.
Стал приезжать в Москву по драматургическим делам. Подружился с моей мамой.
Прихожу однажды домой, они сидят на кухне, мама что-то увлеченно и артистично рассказывает, а Леша уже основательно набрался и тайком подливает себе в рюмку под столом.
Словом, он так «набуздякался», что пришлось уложить его спать. Утром всем надо было на работу — маме в архитектурный институт, мне — на Мосфильм. Чтобы наутро он не комплексовал, я оставила ему в подарок красивый календарь и большую чашку брусничной воды — облегчить его физические страдания. Вернувшись со студии домой, Лешу-волчка я уже не обнаружила. Через некоторое время пришло от него письмо в конверте с надписью «Трезвость открывает двери в мир прекрасного». Леша писал, что, устыдившись, «зашился».
Мы долгие годы исправно переписывались по почте, письмецами в конвертиках, и дружим по сей день.
Леша-волчок стал степенным, трезвым и маститым Алексеем Ивановичем Слаповским.
Когда деньги у нас, студенток, кончились окончательно и бесповоротно, но надо было еще некоторое время проболтаться в Саратове, мы переселились на старый, 1895 года выпуска, пароход, пришвартованный на Волге. Ночлег там стоил сорок копеек. Зеркала в золоченых рамах, таблица «огни и знаки судов» на стене. По вечерам сидели на палубе и смотрели, как зажигаются огни на реке. На корабле был весь штатный инвентарь и даже настоящий капитан — дядя лет сорока с дочерью, десятилетней девочкой в тельняшке.
Все по-настоящему, словно корабль вот-вот отправится в путь.
По утрам папа-капитан заботливо расчесывал дочкины долгие светлые волосы, и девочка всякий раз говорила, что выпавшие волосы надо непременно сжечь, нельзя выбрасывать, а то птицы их унесут, станут из них вить гнезда, а у человека будет болеть голова.
Просто какие-то рассказы Паустовского…
Саратов и телевизионная практика стали для меня бесценным опытом.
До сих пор с восторгом и благодарностью вспоминаю эти шесть недель. Именно там, в Саратовской губернии, во время поездок по степным колхозам и маленьким купеческим городкам у меня возникло ощущение огромной и разной страны, спокойно живущей свою жизнь, независимо от директив, основных направлений и прочих «заморочек» партии и правительства. У начальства одни задачи, у народа — другие. Одним надо успеть обтяпать свои дела, будь то нажива или карьера, другим — выжить в условиях, для выживания не предназначенных. И они, эти задачи, никак не пересекаются. И так было и будет всегда. «Нам не страшны!..» Ни перестройка, ни глобализация.
Живем себе дальше, товарищи!
Саратов, город моей юности, я не забуду никогда. Спустя лет двадцать я оказалась там по театральным делам — неузнаваемо. Вообще другой город. А тот Саратов куда-то подевался, исчез.
Мы были на зимних каникулах, когда грянул Карабах.
Азербайджанская студентка киноведческой мастерской звонила однокурснице-москвичке, чтобы она спросила у армянской студентки, будет ли та разговаривать с азербайджанкой, и вообще как себя теперь вести.
Надо честно сказать, что с национальными проблемами в Орденоносном все было гладко, не придерешься. При том гладкость эта была настоящей, естественной — вьетнамцы, монголы, африканцы, латиносы, арабы и мы, многонациональная советская молодежь, жили «душенька в душеньку».
Начавшиеся в стране этнические конфликты были для нас чем-то далеким и неожиданным.
В актовом зале, под покосившимся транспарантом, собрали большое собрание по национальным вопросам. Пришли старейшины, живые классики.
Тамара Федоровна Макарова поделилась опытом:
— А в нашей мастерской давняя традиция — в начале первого года обучения мы устраиваем кулинарный праздник знакомств, ребята готовят свои любимые национальные блюда, угощают друг друга… Это сближает…
Моя мама училась после войны в ее мастерской. Посреди репетиции Тамару Макарову могли подозвать к телефону в ректорат, она возвращалась и говорила:
— Товарищи, репетиция окончена, только что звонили от Лаврентия Павловича, у него званый вечер, я должна помочь принять гостей…
Сумасшедшая рыжая старуха в пустом деревенском доме шуршит черно-белыми фотографиями. Нацепляет очки. Это кто? Кудрявый, бородища черная… А вот с косичкой девчонка… А этот глазастый? Не помню… Надо вспоминать… Учились вместе где-то чему-то? Ну да, еще осень была всегда… Осень и собрание…
Стриженная как новобранец первокурсница в матросской курточке из синей фланели (куплена в Военторге по цене пять рублей шестьдесят пять копеек), бывший несносный ребенок, будущая сумасшедшая рыжая старуха, садится у метро в автобус, набитый битком, издалека кажущийся темным от стиснутых пассажиров, многие везут саженцы… Осень…
Или идет пешком от метро, переходит городскую реку через мост, в этом районе, далеко от центра, река еще не стиснута набережными, травяные берега…
