медленно, крадучись, выбирался из города, который словно не хотел отпускать, все бежал и бежал за поездом, заглядывал в окна, всё тянулись гаражи, окраины, собаки, свалки, славы КПСС над зданиями без окошек и дверей, «Ельцын прав!» на бетонных заборах вдоль путей…
Стране оставалось жить три года — великой Родине, шестой части суши, совку, Земле Октября, а мы все куда-то шли и зачем-то ехали, последнее поколение комсомольцев, а также хиппари, панки, металлисты, спартаковские болельщики и прочие, как писали в тогдашних газетах, «неформалы», шли-шли-шли, готовились жить в одной стране, а оказались в другой, растерянно потоптались на вольном ветру и постепенно разошлись «на все четыре» — одни в бизнес, другие в эмиграцию, третьи в алкоголизм.
Четвертые остались посмотреть, чем все это закончится. Посмотреть и рассказать. Про первых, вторых и третьих. Книжки, фильмы, спектакли…
И вот эти самые четвертые — у них тоже все по-разному, и не все со всеми здороваются, и не все всех могут припомнить: «Кто-кто? А, ну да, что-то такое…» Потому что: «Чем ты можешь мне помочь разбогатеть и прославиться? Ничем так особо? Ну, тогда давай, пока, будем считать, что мы с тобой незнакомы…»
Зачем поддерживать знакомство с давним другом, если и ботиночки у него не той фирмы, и автомобильчик какой-то дохлый, да и по телевизору его совсем не показывают?..
Всем ты хорош, драгоценный старинный дружок, а вот ботиночки твои подкачали, не по пути нам, извиняй…
Остались рассказать про тех, кто не может сам про себя рассказать.
А Командир-батюшка может…
«Я служил алтарником в храме под Москвой, алтарничал четыре года, а потом везде стали приходы открываться, священников не хватало, а я вроде — положительный, серьезный, по церковно-славянски читаю с налету (пригодилось, что в детстве знал по-сербски), молодой, единобрачный, супруга с хорошей родословной…
Отец Геннадий благословил…
Первая служба у меня была в девяносто первом, аккурат на Преображение, под лязг танков…»
Алле — барррррабанная дррррробь — ап!!!
Командир и Комиссар превращаются в батюшку и матушку.
«И вот я перед вами, недостойный иерей.
Нет, я не хочу сказать, что стал священником случайно, но… Нет, это не так, я этого не говорю, это совсем не так…»
А с комсомолом потом уже мы все покончили.
Спрашивается, куда теперь нести взносы?
«Говорить ли обо всем этом матушке? Нечужие ведь все люди, вот дело в чем, так уж получилось…
Еще расплачется, а ей нельзя волноваться, шестого ждем, а возраст-то уже…
Говорить или нет?»
— Похорони череп, Федя, — спокойно говорит матушка-комиссар, выслушав за ужином всю эту душераздирающую ахинею. — Похорони, как положено. — Она вытирает нос младшенькому, пятому сыну. — И станет лучше.
…
МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
ШЕСТОЕ
— Здравствуйте, это отец Федор. Надо забрать у Зои Константиновны череп и похоронить. Освободите, пожалуйста, время в среду в первой половине дня, я думаю, вдовоем нам удастся с ней поговорить. Встретимся у ее ворот. Я позвоню, когда буду подъезжать. Всего доброго.
Число пошел занимать деньги. Уже договорился, что дадут, теперь главное — дойти, аккуратно пересечь город.
Когда он отправлял письмо с Нилом, он еще не знал, не додумался, что можно просто занять денег.
А потом сообразил и договорился. Вот просто-то как! Главное, теперь дойти.
Тур! Тур в Москву плюс пятьсот баксов на дом в деревне. Сразу в деревню, и хрен найдут. Отдышаться, оклематься, там видно будет.
Надо было тогда еще, осенью у Ксантиппы провентилировать. Ничего, что она рыжая и велик сперли… Она хитрая, ууууу… Говорила, там брошенных домов полно, заходи, живи. Может, и пятьсот баксов не понадобятся. Но лучше взять. Войду в дом. Все починю. Не умею, но все равно. А потом умоюсь аккуратно, сяду на крылечке, буду новую печень ждать. И дождусь. Я терпеливый теперь. Мне русские умельцы новую печень сделают. Они все умеют. Из орешины смастерят. И вены тоже в том числе. Вены новые, кленовые. Пустой дом. Попасть в пустой дом. Там печка. Печка и печень. Однокоренные слова. Тур, тур… А может, без тура? В трюме? Китайцы же плывут…
Теплоход плывет по морю, теплоход…
Да нет же, ну какой теплоход в тринадцатом году? Разумеется, пароход. На пароходе Александр, студент-медик, русский из Киева, и Лия, дочь владельца скорняжной мастерской. Плывут в Нью-Йорк, к новой счастливой жизни, а то в Киеве что-то не рады их большому чувству, ни православная родня Александра, ни Лиина жидовская плойма. А вот еще Юзик и Рита из Гомеля. Рита дочь акушерки, девушка из хорошей семьи, а Юзик просто шпана, единственный сын лавочника, у которого еще пять дочерей. Юзик любит заходить с пистолетом в родную лавку, пугать очередную сестру за кассой и забирать выручку. Тоже плывут за хорошей жизнью, Юзик желает покорить Америку и разбогатеть.
— Здравствуйте, Юзик и Рита из Гомеля, мы Лия и Александр из Киева, давайте с вами познакомимся, потому что ваша внучка в детстве будет дружить с мальчиком, у них что-то там про велосипед… Дачное что-то… А потом мальчик вырастет и однажды второпях женится на нашей правнучке Зиночке. Ненадолго, он чудной такой… Вот и все. До свидания, Юзик и Рита.
До встречи в новой жизни!
До свидания, до свидания, машут шляпами!
А дедушки Константина Серафимовича нет на пароходе, он еще маленький, в деревне, папе своему, священнику, служить помогает. А через год сбежит на фронт германской войны, вступит в ВКП (б), и понеслось-покатилось, ему вообще ни в какую Америку не надо, новую жизнь он будет строить прямо тут, на родине, профессионально займется устройством счастья и справедливости.
Дедушка на лавочке сидит, кругом парк, снег, в парке постамент без монумента, пьедестал без памятника, памятник свободе — одного тирана под плотину скинули, другого еще не поставили.
Feed me pasta like this, дедушка!
Дедушка, ты зачем столько народу загубил? Ты, ты… Ты же в НКВД по Тульской области служил. Ты сам ни в кого не стрелял, ты начальство, ты только бумажки подписывал, это все уже слышали. Ага, а пальцы почему скрюченные? От бумажек, что ли? Столько наподписывал? Нет, дедушка, тебе много стрелять приходилось, с обеих рук, иной раз так уставал, что сил нет и пальцы ломит, а надо еще — тогда выпьешь водочки под соленый огурец и снова. Чтобы всех врагов извести, чтобы скорее новая счастливая жизнь… Ты, дедушка, столько наворотил, что я теперь по сей день костей не соберу. Да что я… Еще ведь Вася… Ты что, не знал? Вася, твой правнук. Он думает, его отец Федька. А еще знаешь, какой у тебя правнук? Нил. Он тоже что-то думает. Федька, ты там попроси, чтобы меня простили. Я Зину мучил. Глаголы
