Стало хуже, больно дышать, сделали укол. Зина пришла. Кормила печеным яблочком с ложки.
«Зина, слушай. Ты позвони Нилу, скажи, чтобы он просто так письмо не отдавал. Вдруг это вообще не они? Сейчас в России много аферистов, жулики кругом, совсем одолели, ты телевизор смотришь? Вот…
Обманут… Скажут — да, это мы, мы с ним раньше дружили, мы его знаем, а на самом деле никакие не они, чужие… Надо, чтобы они доказали, что это правда они… Надо, чтобы Нил спросил. Пароль!.. Что было нацарапано на привязанной лодке, изнутри. Там гвоздем было нацарапано слово, наклонись, я скажу, чтобы никто не подслушал… Или нет, нет. Это будет отзыв. А пароль… Пароль такой… Наклонись же, Зина…»
И Зина, знающая, что письмо потеряно, наклоняется, сдерживая слезы — бывшая жена настоящего русского сумасшедшего.
— Сегодня уже двадцать седьмое августа. Холодрыга! Пора к морю, — канючит пальто.
Погоди, пальто, надо череп похоронить. И отправимся к морю. Батюшка уже едет, отнимать череп у Зои Константиновны. Похороним череп, и вперед… Вот честное слово тебе даю. Поедем к морю, чтобы быть ближе к моему самому любимому человеку.
Выйдем на берег, оглядим залив — от маяка до маяка, светлый ветер балтийского простора проведет прохладной рукой по лицу, по волосам — «снова ты?»…
Только ты, пальто, не вздумай спрашивать там, на берегу — «ну и где он, твой самый любимый человек?»
Он на том берегу, на другом конце моря.
Вот мы и приехали, чтобы быть к нему ближе.
Тут у матушки сломалась машина, и она взяла батюшкину, чтобы везти младших детей на плавание.
А батюшка, в партикулярном платье, едет муниципальным транспортом на последнее мероприятие по очистке совести.
Автобус от метро «Теплый Стан» уже наполнился, но не отправлялся — пенсионер и пенсионерка дрались из-за бесплатного места.
И все ждали, когда драка закончится, когда кто-нибудь победит.
— Когда же вы все, наконец, передохнете, — мечтательно вздохнула юная мать с прелестным младенцем на коленях.
Они передохнут, а юная мать, и особенно младенец, будут жить долго-долго, обманутые надежды, напрасные унижения и предательства постепенно закалят характер младенца, а если он девочка, то он рано вступит в беспощадную борьбу за тех, с кем можно вести интересную и насыщенную половую жизнь.
— Баушк, садись сюда, — говорит, вставая со своего места, паренек восточной наружности.
Молдаван, таджик, гагауз?
Гастарбайтер, мигрант, у-у, вражина, черная кость…
— Садись, я уплачу.
Драка прекращена. Едем!
У деревянных ворот дома Числа стоит Сирота, издалека машет детской лопаткой.
— Специально купила!
Потом кладет лопатку на дорогу и складывает руки, склоняет голову под благословение. Молодец, подготовилась. Репетировала, сразу видно.
Благословленная и благословивший поднимаются на веранду хитрой дачи. Старики за овальным столом собирают гигантский пазл. Что там? Портрет отца народов? Крейсер «Аврора» перед залпом?
— Ба, вы опять! — издевательски гостеприимно говорит румяная старуха, мелко-мелко, едва заметно тряся головой. — Что-то вы зачастили… Чем обязаны такому вниманию с вашей стороны?
— Зоя Константиновна, — начинает батюшка.
Он собирается говорить ей о благодати милосердия, о счастье прощать, о…
— Давайте для начала похороним череп, — мягко резюмирует он.
— Мы же знаем, что по ночам вы плачете, — встревает Сирота. — От жалости, ужаса и одиночества. У вас вон уже голова трясется…
— Да ты кто такая, сентявка?! — вдруг голосом шпаны послевоенной поры говорит ЗК. — Не суйся, куда не надо, пока цела.
— Ой, фро Опфер, — переключается Сирота. — Не хотела вас расстраивать, но придется. Эти врачи из медицинского центра «Солнышко» — просто мерзавцы. Отпетое жулье. Нет у вас в животе никакого маленького Тобиасика. Там только ядовитые мохнатые шарики. Очень много.
Фро Опфер хватается за живот, глядя на него (на живот) невыразимым взглядом. Она пронзительно кричит по-немецки.
Возникает паника.
— Немедленно покиньте помещение, — подает голос из инвалидной коляски, кхм-кхм, друг Зои Константиновны.
— Старик, а ты еще ого-го! — подмигивает Сирота.
Почему-то от такой пустяковой фразы, от таких ничего не значащих междометий старичок начинает тут же сипеть и задыхаться.
Полный переполох.
— Бандитка! — опять голосом возмущенной светской дамы голосит ЗК. — Я буду жаловаться! Я напишу твоему начальству!
Сирота и батюшка почти бегом бегут за калитку. Череп Дашеньки в белой матерчатой сумке стукает батюшку по бедру.
«Нету у меня никакого начальства, Зоя Константиновна. А впрочем, знаете — пишите. Прямо в Союз театральных деятелей РФ. То-то Сан Саныч Калягин удивится. И во всем разберется. Бывший Ленин все- таки…»
Думает Сирота и решает:
— Похороним ее над речкой.
— Ну и сцена, — переводит дух батюшка. — Кафка какой-то…
— Нет, это совсем другой автор, — смеется Сирота.
Сирота и батюшка начинают бестолково тыркаться по округе с черепом в матерчатой сумке.
Сирота хочет рассказать батюшке, как пять лет назад встретила Костика в Нью-Йорке. Надо рассказать. Начать с самого начала. Но это долго. Лучше и не начинать. Лучше так, молча рассказывать.
В Нью-Йорк я приехала поездом…
Они вообще все упали, когда я сказала, что хочу из Айовы поехать в Нью-Йорк на поезде. Да ты что, это безумие, у нас поездами никто не ездит, железная дорога в ужасном состоянии, ты не доедешь!
Нет уж, поездом так поездом.
Ладно, как хочешь, эти сумасшедшие русские…
И вот из города Айова-сити меня повезли на заброшенный полустанок…
В университете штата Айовы уже не один десяток лет проводится международная писательская программа. Собирают писателей со всего мира, селят на кампусе, и они три месяца болтаются по стране, ездят на фермы и в университеты, что-нибудь пишут, но никакого конечного продукта выдавать к окончанию резиденции не обязаны. Санаторий! Оплачивают эти прогулки американские благотворительные фонды или даже сам госдеп. Чтобы все дружили, встречались, завязывали творческие контакты и заодно чуяли, какая могучая и добрая страна — Штаты.
Я проторчала в Айове около месяца, когда меня пригласила координаторша программы Дженнифер и сказала:
