виду
Тогда он спросил какого-то мужчину с добрым, открытым лицом:
— Тут у вас где-то есть бывшая церковь…
— А тебе с какой целью? — перебил мужчина, пошатываясь.
— Я краевед, — сказал мой знакомый.
— Козел ты, и больше никто! — захохотал мужчина, рухнул в траву, положил руки под щеку и захрапел: он был мертвецки пьян.
Мой знакомый в тоске огляделся. По дорожке шла молодая женщина учительского вида.
— Простите, — бросился он к ней, — я ищу здание старинного храма, мне сказали, что где-то здесь недалеко.
— Да, совсем рядом, — сказала она. — Там за поворотом будет скверик, за ним секретный военно- химический вроде институт, и если стать к институту спиной, то напротив и чуть левее — храм. Сорока мучеников Севастийских. Давайте я вас провожу.
— Не надо, спасибо, — сказал он.
— Не за что, — грустно улыбнулась она.
Две Азии
Жили-были живописец Герасимов и скульптор Меркуров.
Оба — столпы социалистического реализма. Меркуров — создатель циклопических статуй Сталина, а Герасимов — автор бессмертного полотна
Во время войны их вызвали куда надо и сказали, что им доверено изобразить нашего главного монгольского друга, маршала Чойбалсана. С натуры. Создать, соответственно, портрет на холсте и бюст в мраморе. И спросили, какой гонорар бы они сочли справедливым.
Деловитый Герасимов сказал:
— Пять тысяч рублей, как обычно.
А патетичный Меркуров всплеснул руками:
— Да что вы! О чем вы? Какие деньги? Для меня большая честь!
Когда портрет и бюст были закончены, Герасимову передали его гонорар.
А Меркурова просто от души поблагодарили. Но назавтра у его мастерской остановился грузовик. Сотрудники монгольского посольства стали выгружать шубы и сапоги, шапки и рукавицы, а главное — копченую конину и вяленую баранину. Подарки от маршала Чойбалсана бескорыстному советскому скульптору. Это было очень кстати в голодной военной Москве.
Узнав об этом, живописец Герасимов просто зубами скрипел от досады.
После войны Меркурова и Герасимова снова вызвали куда надо. На этот раз им было доверено изобразить на холсте и в бронзе нашего главного индийского друга, премьера Джавахарлала Неру.
На вопрос о гонораре Герасимов патетически вскричал:
— О чем вы? Какие деньги? Это для меня огромная честь!
Видя такое поведение коллеги, Меркуров деловито сказал:
— Как обычно. Пять тысяч рублей.
Когда бюст был изваян, а портрет написан, Меркурову передали его гонорар.
А Герасимову сказали спасибо.
Пятнадцатый этаж
Граня Глебов (Евграф его звали полностью; спасибо маме с папой: славянофилы кухонные!) сегодня с самого утра вспоминал аспирантское общежитие, там были крохотные комнатки на одну персону. Конечно, он не комнату вспоминал, а именно персону, как он с ней поднимался на пятнадцатый этаж старого здания МГУ на Ленгорах, лифт, орехом отделанный и такой быстрый, что уши закладывает. Вспоминал, как они втиснулись в эту комнатушку, он с ходу обнял ее и стал раздевать.
Вот и сейчас, на выставке австрийского дизайна, переходя от стенда к стенду, он все время вспоминал, как пахло дешевым одеколоном и общежитскими простынками, как царапался ноготь у нее на ноге и как она потом шептала:
Удивительно, что через двадцать лет все так ярко, и почему-то с самого утра. А может, не с утра, а может, сейчас вспомнил. Глядя вот на эту лимонного цвета фигулину на стенде. Чем-то похоже на нее, даже интересно.
Был вернисаж, довольно много народу: художники, журналисты и бизнес, наш и ихний. В торце зала был стол с вином и орехами. Крупнотелая заграничная дама налила себе бокал, выпила. Посмотрела на него. Граня улыбнулся, подошел к ней.
— Рита Блауманн, — улыбнулась она в ответ. —
— Евграф Глебов, журнал
— Совсем дурак? — зло сказала она. — В маразме? Водку пьешь?
— Рита? — Он даже вздрогнул.
— Хорошо, что мы все-таки увиделись, — сказала она и замолчала.
— Ты-то как? — спросил он через полминуты.
— Замечательно. Двое детей от двух бывших мужей. Этот бизнес мне последний муж отдал. Вернее, половину. Было
— Нет, Рита, я помню, — серьезно сказал Граня.
— Докажи, — сказала она.
— Как?
— Почему я стеснялась снять гольфы? — спросила она бесстыдным шепотом.
— У тебя ногти на ногах были нестриженые, — прошептал Граня. — Мне было хорошо с тобой. Очень хорошо.
— Позвони мне, — сказала она. — Приезжай ко мне в Зальцбург. Просто так, в гости. Я тебе приглашение сделаю. Я скучала, Гранечка. Я правда скучала.
Сунула ему визитку и ушла. У стола стояла большая компания, пили вино, смеялись. Она подошла к ним, стала что-то громко рассказывать.
Через две недели Граня все-таки решился позвонить. Его долго спрашивали, кто он и по какому вопросу. Попросили оставить свой номер телефона. Он оставил.
Тангейзер
