меня, лет на двадцать. Мы с Олей разговариваем с ней в коридоре какой-то квартиры. Она вдруг берет мою дубленку и Олино зимнее пальто в длинную, сверху вниз, охапку и говорит, что это нужно повесить в шкаф. И просит помочь. Мы с ней вдвоем держим эту одежду, и она вдруг прижимается ко мне сквозь пальто и дубленку, и я, зная, что это нельзя, неправильно, невозможно, обнимаю – вернее, просто трогаю – ее талию. Она прижимается ко мне еще теснее, я понимаю, что всё, стоп, разжимаю руки, и охапка одежды падает вниз, на пол.
Я целую ей руку, холодно и вежливо, показывая, что «ни-ни, всё-всё». Потом спрашиваю, сколько лет Симону Перецовичу. Она говорит – «семьдесят восемь».
Я начинаю рассказывать ей и Оле, как познакомился с ним в 1967 году, когда еще только собирался поступить на филфак, на классическое отделение, как он познакомил меня с Юрием Сергеевичем Степановым и с Кларой Петровной Полонской.
< Филолог и переводчик С. П. Маркиш умер в 2003 году в возрасте 72 лет. Я его видел в своей жизни лишь однажды – в 1967 году, когда мы встретились на филфаке; потом один раз звонил ему по телефону в Женеву из Монтрё в августе 1991 года; встретиться мы так и не смогли. Я читал в его переводе «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Разговоры» Эразма Роттердамского. Никакой новой молодой жены у него не было. >
Август
Четверка
На кафедре классической филологии сидим и обсуждаем какую-то книгу. Скорее даже диссертацию. Или дипломную работу. Обсуждаем очень зло, недоброжелательно, насмешливо.
Эта книга представляется мне в виде толстого живота, толстого на один бок, как будто там что-то неправильное, какое-то инородное тело.
Я смотрю на этот толстый кривобокий живот, и насквозь вижу, что там большая, черная, железная цифра «4».
– Четверку поставим, ладно! – говорит Оля Савельева. – Так и быть, так и быть.
Бердслей
В коммуналке на Комсомольском, дом пять. Большая темноватая комната. Кресла, шкафы, столики. Немытые окна с неухоженными цветами в пыльных горшках.
Подоконники забиты всякой мелкой ерундой: пузырьки, коробочки, чашки, записные книжки. Чемоданы и коробки на шкафах. Раскладушка запихнута между шкафом и окном. Вечер. Лампа над кроватью. Очень широкая кровать – разложенный диван-книжка.
На этом диване мы устроились втроем – я, хозяйка комнаты Алла и ее подруга Лара, которая живет у нее и спит на раскладушке.
Лежим поверх пледа, который поверх одеяла.
Я в середине, девушки с боков. Алла слева, Лара справа.
Мы рассматриваем рисунки Бердслея, очень игривые.
Альбом стоит у меня на животе, подпертый моими коленями.
– Смотри, куда он ее целует! – говорит Алла, тыча пальцем в картинку, и треплет Лару по плечу, перебросив руку через меня. – Видишь?
– В животик, – сухо говорит Лара.
– Ну, по-моему, немножко ниже, – смеется Алла.
Лара утыкается лицом в подушку и говорит:
– Я посплю немного, а вы тут поразвлекайтесь.
И притворяется, что сопит.
Алла смеется еще громче. Очень громко. Так громко, что я просыпаюсь.
Каша
Мужчина в черном кителе кричит молодой женщине:
– Иди ешь кашу!
Мещанская комната с полированной мебелью. Сервант с фарфором. Люстра с висюльками. Диван с шелковыми подушками. Женщина встает с дивана, идет к столу.
Вздыхая, берет ложку.
– Ешь немедленно! – приказывает он.
Я говорю ему:
– Вы чего на нее кричите?
– Я полковник авиации, повелитель неба! – говорит он.
– На вас мундир капитана третьего ранга, – говорю я.
Он улыбается и говорит:
– Ну, повелитель моря.
Чуковский и Маршак
Кто-то говорит мне:
– Корней Чуковский был еврей?
– Нет, – говорю я. – Он был русский или украинец.
– Ага. Значит, он Маршака переводил на русский, да?
– Нет, не он.
– А кто?
– Никто, – говорю я.
– Но ведь вы сказали, что Маршак был еврей? Он еврей был?
– Еврей, – говорю я. – Вот Маршак был еврей. А Чуковский – русский.
– Вот! Значит, Чуковский его и переводил!
Второй сон. Продавец
Купил в ларьке кассету (именно кассету, а не диск!) с порнофильмом. Пришел домой, вставил в плеер – она почему-то не крутится. Что-то в ней заедает.
Подхожу к ларечнику, говорю – так и так, кассета не крутится, бракованная, вот чек, я ее у вас вчера брал, обменяйте, пожалуйста.
Он как заорет: «Вы что? Это же порнография! Я сейчас милицию позову!»
Футбол
В поезде снился сон – футбол среди киосков у станции метро «Университет». Но не баловство, а игра по каким-то правилам.
< 4 августа вечером мы с Олей уехали в Ригу (в Юрмалу), а 25-го утром вернулись в Москву. Уже назавтра было, так сказать, приключение. >
«Уйдите!»
Во сне читаю статью про разведение бойцовых петухов.
Читаю очень внимательно. Там даже картинки есть, изображены петушиные бои. Но статья плохо написана, к тому же по тематике никак не подходит. Я говорю автору, что печатать не буду. Но автор настаивает, уговаривает, напирает. Мне даже нехорошо как-то сделалось от его напора. Я говорю: «Уйдите!» Он не уходит и продолжает доказывать, что статья хорошая, актуальная, оригинальная. Сует мне под нос текст с подчеркнутыми фразами. Мне от этого совсем худо, голова заболела, в груди теснит, я чуть ли не кричу: «Уйдите! Уйдите! Уйдите!»
< Оля потом говорила, что я во сне кричал «уйдите!».
Просыпаюсь, чувствую себя ужасно. Встал. Голова кружится все сильнее. Ноги подкашиваются. Чтоб без подробностей – вдруг выключаюсь. Оля вызывает «скорую». Врач и санитар. Стаскивают по лестнице вниз. Едем с сиреной в клинику Пауля Страдыня. В приемном отделении отрубаюсь снова – асистолия, остановка сердца. Обстановка – как в сериале «Скорая помощь»: туча народу, трубочки и проводки, на морде маска, по груди щелкают током. Больно и трясуче. Откачали. Перевезли в интенсивную терапию.
Мужчина с седым ежиком говорит:
– Кардиостимулятор нужно ставить.
Я говорю:
– А вы кто?
– Доктор Ансаберг.
