напоминавшими рыбьи плавники. Когда-то я видела, как один человек рисовал в пыли странную фигуру и шептал что-то при этом, но он стер ее, когда я спросила, что это такое. Вокруг головы скорпиона разложили дюжины этих ножичков, наподобие короны, и еще двойную линию вдоль спины, затем — вдоль хвоста. Пока слуги работали, Король наблюдал за ними с помоста, сжав губы, а промокшая пастушка стояла у него за спиной, окруженная сетью и ореолом ужаса, гордо выпрямившись, сложив за спиной руки. На лице ее не было заметно признаков высокомерия или страха. Она ни с кем не встречалась взглядом, не произнесла ни слова, явно была поглощена своими мыслями и собиралась с силами. Ее окружала стена растущего страха и безмолвия, нарушаемого лишь звоном ножей о камень и бормотанием Кожи-да-Кости.
Наконец фигура на полу была готова; к платформе приблизился жрец, с какой-то темной массой в руках. Это был старый жрец, не хрупкий телом — все жрецы Аквилинов сильны, — но иссохший и превратившийся почти в скелет после жизни, полной лишений и слепящего света факелов.
— Подожди, я сейчас спущусь, — сказал Король, и вокруг нас с отцом пронесся вздох ужаса и неуверенности — легкий, тут же смолкший ветерок.
Стоя на верхней ступени, Король обернулся и крикнул:
— Привести ее!
В моем охваченном страхом мозгу пронеслась безумная мысль о том, что он имел в виду меня, но он, разумеется, говорил о таинственной женщине.
— Идите за мной. — Он окинул взглядом сборище придворных, и я спряталась за плечом какого-то человека, чтобы Король не заметил и не выгнал меня. — Встаньте, как мужчины, рядом со своим Королем и богом.
Капитан оттащил меня назад, и остальные, недоверчиво поглядывая друг на друга, шаркая, двинулись к лестнице и начали спускаться. Солдаты схватили женщину за руки. Почувствовав их прикосновения, она очнулась от своих грез, но не стала вырываться и позволила им отвести себя вниз, словно ей оказывали какую-то любезность, а не вели на казнь. Когда стражник тащил ее мимо меня, люди расступились, и она меня увидела, мой перепачканный в муке передник, закатанные рукава, остатки муки и теста на пальцах, болтающиеся тесемки моего домашнего чепца.
Я слегка поклонилась ей; она это заметила. Я уверена, что она разгадала все мои мысли и услышала слова, застрявшие у меня в глотке, — их было слишком много, и я не в силах была выдавить ни звука. Она сильно удивилась, увидев меня здесь — фигурку в домашней одежде, совсем неуместную в тюрьме, — она приостановилась; стражник позволил ей помедлить, и на лице ее едва не расцвела улыбка. Взгляд ее упал на руку Капитана, вцепившуюся в мой локоть, на его побелевшие пальцы. Она едва заметно кивнула мне, а в следующее мгновение двинулась дальше, и по доскам настила за ней потянулся мокрый след от юбок. Я почувствовала себя так, словно меня благословили. Мне казалось теперь, что каждое мгновение жизни приобрело значение и важность, и я почувствовала, как близка была смерть этой пастушки и как невероятно чудо, позволившее ей избежать его.
— Мы останемся здесь! — рявкнул Капитан.
Он поволок меня в угол платформы и загнал туда, встав у меня за спиной. Я почувствовала себя уязвимой, стоя так у всех на виду, уязвимой для гнева Короля, для зла, которое могло произойти внизу. Я закрывала своим телом собственного отца, который когда-то называл себя моим защитником, который вставал на мою сторону в ничтожных стычках с моими сестрами, с моей матерью, с моими друзьями. А теперь он стал моим врагом из-за этой истории с Клеппером; он хотел, чтобы все несчастья мира тяжким бременем легли мне на плечи, как наказание за то, что я осмелилась пойти против него.
Все смотрели на жреца. На лице его было написано такое высокомерие, какое может изобразить лишь жрец, без страха быть осмеянным. Он принял у Короля пустую бутыль из-под спирта и положил ее в деревянный ящик, точно подогнанный под ее размеры. Он развернул темную ткань, которую держал в руках, и с большой тщательностью обрядил в нее Короля. Из чего она была сделана? Ткань казалась бесплотной, словно тень или вуаль, но в ней виднелись какие-то комки и узлы — некоторые расправлялись, некоторые оставались, как на лохмотьях нищих или на одежде людей, избитых плетьми, разрезанной в клочья и слипшейся от крови. Мантия была черной, а может, пурпурной.
Затем, когда ткань была накинута на плечи Короля, в руках жреца остался какой-то странный головной убор, который, видимо, прежде был украшен перьями, и потрепанная маска, похожая на череп или собачью морду, страшная и отталкивающая. Все эти предметы скрыли красоту нашего Короля, так что я могла узнать его лишь по осанке и походке да по спокойствию, отличавшему его от людей, прижимавшихся друг к другу, перешептывавшихся и переминавшихся с ноги на ногу. Его спокойствие, казалось, было материальным, словно дым или запах, и оно распространилось на его придворных, заставило их замереть на месте и превратило в каменные статуи стражников, только что выводивших из комнаты слуг.
Успокаивать меня и Капитана не было нужды, потому что мы и без того стояли неподвижно на своем помосте и едва осмеливались дышать. Мой взгляд отмечал малейшие детали: шевельнувшийся стебель тростника на камнях, блеск света, отраженного от лезвия ножа. Женщина, которую подвели к голове скорпиона, где было больше всего ножей, не шевелилась; я чувствовала, я почти видела, что пугающей неподвижности Короля она противопоставила свое спокойствие, но иное, светлое, прекрасное, разгоняющее страх, наполнявший комнату.
Несколько мгновений в помещении стояла полная тишина. Затем его величество сделал глубокий вдох; воздух вошел через отверстия маски, наполнил его грудь, прикрытую скомканной, неопрятной тканью.
И когда он заговорил, я не узнала его голос. Он был чудовищным, глубоким, этот голос, словно его порождали легкие кого-то другого, не Короля, да и вообще не человека. Эти легкие представляли собой огромные каменные пещеры, полные дыма; стены зала задрожали и, казалось, раздвинулись, когда зазвучал этот голос, и воздух зазвенел от угрозы, которую он нес.
Женщина смотрела на Короля; она не дрогнула при этом звуке, раздававшемся из-под маски, ее не тронула сила, наполнившая помещение и заставившая стонать камни.
А в следующую минуту я уже не видела женщину, не видела, что делает Король-чудовище, потому что тростник на полу с шуршанием и шелестом начал подниматься, ножи, блеснув, со стуком вставали торчком: некоторые — на острия, некоторые — на рукояти.
Затем они подпрыгнули, и у меня перехватило дыхание, но они не обрушились на нас. Те, что были разложены у головы скорпиона, сомкнули лезвия и принялись расти и звенеть друг о друга; те, что лежали на спине, подскочили, образовав дугу, и начали покачиваться. Стебли тростника переплелись, образовывая смутную фигуру: крокодилья голова, мускулистые плечи, мощные задние лапы, между ними — огромное брюхо, пока еще плоское. У основания помоста, на котором я стояла, возник хвост, усаженный ножами, — они шевелились и звенели, затем встали на места, и травяная шкура начала разглаживаться, отливая зеленым. Существо, занимавшее полкомнаты, ожило, виден был пульс, порожденный огромным волшебным сердцем, бившимся внутри чудовища, бока его то вздымались, то опускались при каждом выдохе. Оно, казалось, готово было сорваться с места, и его сдерживал — едва сдерживал — лишь голос Короля, звучавший из-под маски.
Когда превращение закончилось, тварь поднялась и села, и голова ее оказалась почти напротив меня; люди казались игрушечными фигурками рядом с ним, и пастушка была самой крошечной. От макушки до кончика хвоста чудовища тянулся ряд остроконечных ножей, превратившихся в позвонки, и когти у него были остры как бритвы. Множество зубов не помещалось в пасти, два нижних высовывались и торчали вверх, еще два верхних нависали над нижней губой, покрытой сверкавшей чешуей. Из ноздрей его вырывался зловонный пар, и существу, казалось, было безразлично, что ни придворные, ни солдаты не могут дышать. Все внимание напрягшейся твари с могучими лапами и ослепительно-желтыми глазами, как внимание кошки, завидевшей воробья, было приковано к стоявшей перед ним женщине. С моего места мне казалось, что она стоит между его двумя торчащими вверх блестящими клыками, словно жрец между двумя свечами.
Король что-то произнес, и тварь дохнула на женщину. Та моргнула, но и только; одежда ее спереди начала тлеть, прядь волос вспыхнула и, превратившись в горсточку белого пепла, упала на корсаж. Она безмятежно смотрела на ряды зубов — мы все смотрели, потому что в темном помещении они горели огнем, подобно факелам, — на язык, золотистый, изогнутый, потрескавшийся. Трещины были алыми и светились, словно уголья.
