трущоб для белых в Акокс-Грине и Тизли, где попадались типы и почище Шрека.

Домовладелец как раз уехал по делам на пару дней, когда Рен заселился со своим компьютером, коробкой компакт-дисков и четырьмя чемоданами, набитыми рубашками из магазина «Топ Мэн» и потертыми джинсами. Но в среду, как только сгустились сумерки, в дверь студии Рена решительно постучали.

— Войдите.

Дверь распахнулась. Шрек оказался крупным мужчиной: ему пришлось нагнуться, чтобы войти. Ладонь Рена утонула в ладони домовладельца, как в боксерской перчатке.

— Рад познакомиться, — сказал Шрек. — Надеюсь, вам здесь будет удобно.

Он неплохо сохранился для своих пятидесяти с лишним. Жесткие и длинные черные волосы лишь чуть поседели на висках. Глаза были глубокого синего цвета, тонкие красные жилки пронизывали глазные яблоки. Возможно, губы казались такими яркими потому, что он пользовался специальным блеском для губ, а может, все дело было в бледности лица. Рен едва подавил в себе желание дотронуться до угольно-черной шелковой, видимо дорогой, рубашки Шрека.

Они поболтали несколько минут. Шрек вежливо поинтересовался постерами и компакт-дисками Рена. Он ценил Joy Division, но презирал the Cure:

— Они штампуют отчаяние, как модный товар. Попса.

Выговор Шрека отдавал Восточной Европой. Не то чтобы у него был акцент, просто гласные словно двоились, — казалось, каждое слово повторяет еще один голос: он не был слышен; но чувствовался. За рафинированной вежливостью Рен угадал ледяное самообладание. О подвале и его таинственном содержимом не было сказано ни слова. Они договорились о квартирной плате, как будто речь шла о самом обыкновенном съеме жилья. «Может, обойдется», — подумал Рен. Но, уже уходя, Шрек сказал ему:

— Не уезжайте никуда, не известив меня. Даже на уикэнд. Это не очень удобно. И пусть все идет как идет, — обронил он, прежде чем пожелать Рену доброй ночи и спокойно закрыть за собой дверь.

Это было последнее и самое жаркое лето девяностых. Рен плохо спал и стал делать свою дизайнерскую работу по ночам. Согласно контракту с одним бирмингемским журналом, днем он должен был появляться на работе. Он завел дружбу с замредактора, высокой блондинкой по имени Элисон. Несколько раз приглашал ее выпить, но тем дело и кончалось. Однажды Рен услышал, как она из офиса разговаривает с каким-то мужчиной по телефону, и по голосу понял, что здесь ему ничего не светит. Из-за жары и недосыпа его разочарование превратилось в настоящую одержимость. Голову словно оклеили изнутри фотографиями Элисон. Если бы ему удалось загрузить все эти грезы в свой Эппл Мак, он сделал бы целый журнал о ней. Рен боялся ходить в офис: ему там было совсем неуютно.

Дома ему иногда удавалось укрыться от лета. Воздух здесь казался более разреженным, окна с витражами вместо стекол приглушали солнечный свет. Когда-то это был добропорядочный викторианский дом, и, казалось, с наступлением сумерек он обретал свой прежний характер. Тени стирали дешевые, под дерево, обои. В квартире Рена на втором этаже когда-то была семейная спальня. Он старался не думать об этом.

Поздние вечерние визиты Шрека сделались обычными. Рена тоже иногда приглашали в квартиру на первом этаже — выпить или посмотреть видео. У Шрека была великолепная коллекция старых фильмов, в основном черно-белых: Хичком, Полански, film noirs [15] сороковых, Борис Карлофф и Бела Лугоши — фильмы ужасов на все времена, немецкие экспрессионисты — «Носферату» и «Ящик Пандоры», эротичное арт-хаусное кино Уорхола и Фассбиндера, не говоря уже о чепухе про путешествие какого-нибудь магистра по собственному заднему проходу. Шрек особенно гордился старыми ужастиками и фильмами категории «Б» — его восхищало, как режиссеры протаскивают под видом трэша настоящий, ценнейший материал.

— Готический кошмар, замаскированный под полное барахло. За избитым сюжетом и дешевыми спецэффектами — целый мир недосказанности и порока. Эти темные, ужасные глаза, глядящие на тебя с экрана.

Выпив, Шрек становился сентиментальным. В его холодильнике и винном погребке цвел настоящий сад чудес. Они с Реном часами сидели при тусклом свете экрана, прихлебывая польскую водку с томатным соком или смакуя горьковато-сладкие ликеры, по цвету напоминавшие луну, когда она едва проглядывает сквозь облака.

Рен копил холодные, словно накрахмаленные пейзажи этих фильмов, и они защищали его от пылающих летних дней. Алкоголь тоже помогал, особенно если удавалось прихватить часок-другой сна. Крепкие напитки обладают свойством, которого начисто лишено пиво: они действуют целый день, будто у тебя внутри медленно тает лед. Темнота уединения. Иногда Рен делал неглубокие надрезы на руках бритвенным лезвием и слизывал кровь, а потом подставлял руки под холодную воду. Это позволяло ему не терять чувства реальности. Кражи тоже помогали, правда, пока ночи были короткие, фирма предпочитала выжидать. Рену нравилось, что тут была своя стратегия, своя игра. Он испытывал довольно острый, но все же умеренный страх перед сторожевыми собаками, вооруженными охранниками, полицейскими патрулями. С ними было проще, чем с Элисон. И еще его поддерживала строгая дисциплина: все, что они добывали, включая деньги, поступало в этот дом, в подвалы Шрека, под присмотр таинственных и невидимых боссов, которые стояли за ним.

Как-то раз в пятницу вечером, после удачной кражи нескольких суперсовременных компьютерных игр, стоивших целое состояние, Рен и два его подельника отмечали успех в частном клубе. Они приглашали и охранника, которого подкупили, чтобы не поднимал тревогу, но тот предпочел лечь на дно. В клубе было темно и гулко и так сыро, как будто с потолка вот-вот закапает дождь. Тут собирались преступники, притворявшиеся бизнесменами, и бизнесмены, притворявшиеся преступниками. Две молодые стриптизерши, имитируя сексуальный интерес друг к другу, принимали неуклюжие позы на узкой сцене. За одним из столиков мужчины средних лет открыто, чуть ли не демонстративно, нюхали кокаин. Рен и его собутыльники сидели за стойкой и глушили виски и коктейль «Черный русский». Между столиками неторопливо прогуливалось несколько молодых женщин. Они выжидали. Вполне естественно, что воздух был насыщен желанием. Все было продумано, вплоть до надтреснутой лампочки и неверного света. Рен пил, жевал лед, смотрел на два светильника, бликовавших осколками зеркал, на красные жилки, которыми пронизывал свет бледные лица и голые руки девушек.

Через некоторое время, он точно не запомнил какое, все трое оказались в крошечной боковой комнатке с худой темноволосой девушкой в красной тунике. Посредине стоял обитый черным бархатом диван. Двое парней наблюдали, как девушка раздевала Рена, а потом толкнула его на диван и легла сверху. Ему было стыдно. Он запутался в ее белье. Она оседлала его и уперлась вытянутыми худенькими ручками в его плечи. Приятели пристально наблюдали за ними. Рен чувствовал себя в ловушке. Он испытывал одновременно унижение и удовольствие. Кончая, он прокусил ей мочку уха и почувствовал металлический вкус крови. Его пересохшие губы почти приклеились к ее коже. Девушка отпрянула с перекошенным от злости лицом. Рен облизывал губы и смотрел, как его приятели успокаивают ее, извиняются, предлагают деньги. Ни один из них до нее не дотронулся.

Иногда Рену случалось видеть гостей Шрека и слышать, как он с ними разговаривает. Приходили в основном по делу. Интересно, у Шрека есть любовник? Появлялись какие-то молоденькие, простоватые на вид мальчики, но ни один из них не приходил регулярно. В конце концов, даже если все и говорят, что Киска — гомосексуалист, это не значит, что он и вправду голубой. Слухи — это другая, отдельная реальность. Может, кто-нибудь думает, например, что Рен вставляет Шреку. Как-то раз, слегка протрезвев после одной из попоек, Рен задумался, до чего они могут дойти в своих ночных бдениях. В колледже он знал парней, которые, надравшись, начинали тискаться или дрочили друг другу. Но если Шрек хотел склонить его к чему- нибудь подобному, то уже упустил несколько прекрасных возможностей. Мысль о том, что однажды ночью Шрек схватит его за яйца, не слишком пугала Рена. Гораздо неприятнее будет, если старый дурак всерьез запал на него и не захочет отпускать. С этими ночными просмотрами и выпивкой они давно ходили по краю. Все случится очень скоро. И Рен не представлял себе, что будет, если он откажется. Что-то в Шреке было покровительственное, почти материнское. Эти его ухоженные длинные ногти, мятная жевательная резинка, которой он освежал дыхание. Может быть, он католик? Или еврей? Как он поступит с тобой, если ты больше не захочешь быть членом его семьи? К концу лета Рен стал подозревать, что уже впутался во что-то такое, из чего теперь и не выпутаться. А еще он видел сны.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату