Сны были продолжением старых фильмов Шрека с их монохромным миром: леса, пустынные улицы, разрушающиеся, как бы даже крошащиеся дома, луна сквозь пелену облаков. Ландшафт населяли крошечные фигурки: то ли куклы, то ли дети — существа с пустыми, будто непроявившимися на фотографии лицами. Ветки, детские коляски и всякий мусор плыли по грязному каналу за железной дорогой, почти съеденной ржавчиной. В снах стояла тишина — как после катастрофы. Рен (или тот, кем он был в тех декорациях) бродил по улицам, пытаясь то ли отыскать кого-то, то ли сбежать от него. Сон никогда не показывали до конца. Проснувшись, он знал, что где-то там, за стеной или через улицу, все это продолжается до сих пор. Он слышал плач, крик, злобное рычание, стоны наслаждения. Но откуда доносятся эти звуки — не знал. В какой-то момент, ближе к концу каждого сна, он смотрел на луну и видел вверху черное окно, выход в другой мир — в темноту, из которой выглядывало лицо Шрека. Цветными в этих снах были только его яркие губы и глубокие голубые глаза, которые избегали встречаться с глазами Рена.
Однажды в середине августа Рен отправился в ночной клуб в центре города. Там играли индустриальный и готический металл. В конце улицы на бетонном постаменте красовался поврежденный, как бы ушибленный с одной стороны, диско-шар. Сам клуб напоминал бесхозный склад с проведенным в последний момент электричеством и спешно наклеенными на стены постерами с физиономиями разных придурков. Клуб состоял из двух похожих друг на друга помещений. В каждом из них длинная изогнутая стойка тянулась от входной двери до квадратной площадки для танцев. На первом этаже играли хеви-метал, на втором — индастриал и готик-метал. Завсегдатаи разных этажей внешне сильно отличались друг от друга. По некоторым причинам Рен выбрал второй. После двух часов жесткой музыки и тепловатого пива в пластиковых стаканах настроение у него совсем пропало. Свободных девушек почти не было. Возможно, сюда приходили только ради музыки. Внезапно почувствовав себя очень пьяным и страшно одиноким, Рен поскользнулся на липком полу. Как раз начался новый трек.
Быстрые царапающие гитарные рифы застали его врасплох. Чуть позже он узнал, что это. Лy Рид прорычал свое:
Музыка становилась все более жалобной, а пол — все более липким. Тень глотала танцующих, приклеенных друг к другу губами. Пар становилось все меньше. Туалеты, как всякая ничейная территория, были залиты рвотой и мочой. В небольшой боковой комнатке, где в баре остался только «Будвайзер», Рен разговорился с бледной молодой женщиной с гладкими черными волосами и татуировкой на левом плече — череп, но не человеческий. Ее звали Люси. Они потанцевали, неуклюже пообнимались и стали проталкиваться сквозь человеческие обломки к выходу. Снаружи было холодно и звездно. Они не стали ждать такси, а прыгнули в ночной автобус. Кого-то у них за спиной стошнило на пол. Рен и Люси целовались, заполняя рты слюной, а ноздри — дыханием друг друга.
Они почти не спали в ту ночь. Рен был как в лихорадке, жаждал чего-то такого — он не смог бы объяснить чего. Люси оказалась добрая, ласковая и внимательная. Но ничего этого Рену было не нужно. В первый раз ему потребовалось очень много времени, чтобы кончить. Когда под утро они опять занялись любовью, он попросил ее укусить его. Она чуть прикусила ему плечо.
— Сильнее. Укуси!
И он вонзил ногти ей в спину. Она разозлилась и укусила сильно. Рен кончил, как только увидел ее рот в крови. Все тело у него теперь болело. Прикладывая носовой платок к его раненому плечу и глядя на следы собственных зубов, Люси вдрогнула и поморщилась. Ей даже стало нехорошо.
Утром она ушла раньше, чем Рен проснулся. Он обмыл укус, заклеил это место крест-накрест пластырем и снова лег в постель. Полдня проспал, а к вечеру почувствовал непонятную тревогу. Около полуночи он сел в автобус и поехал в Тизли. Неподвижные остовы вагонов лежали в железнодорожном депо, как засохшие куколки, из которых так никто и не вылупился. Словосочетание «ободрать как липку» приобретает грубый буквальный смысл через два года после распродажи имущества со скидкой. Тусклые уличные фонари освещали несвежую побелку на стенах старых фабрик и мастерских. Бродячий пес сосредоточенно копался в мусорном контейнере. Сочившийся сквозь щели ставен свет указывал на то, что там, внутри, идет работа — возможно, сродни той, которую делали по ночам Рен и его коллеги. Открытых окон не было. Машины мчались по Уорвик-роуд, и ни одна из них не остановилась и не свернула.
Ночью Рен ориентировался здесь лучше, чем днем. Он пошел по боковой улице, мимо католической церкви, вдоль замусоренного канала. Вода поблескивала за истертыми перилами. За каменным мостом через канал он увидел пустырь с заколоченным домом и плакучей ивой. Откуда-то доносилось голубиное воркование, больше походящее на жалобное оханье. Рен вдруг вспомнил картинку на тарелке, из которой ел в детстве, — китайская ива. Сегодня было холоднее, чем прошлой ночью. Запахло горелым. Где-то рядом пожар или это просто сторожевой огонь во дворе ближайшей фабрики? Он шел вперед, пока не оказался под ивой и не почувствовал прикосновения ее длинных желтоватых, иссохших листьев. Шум каких-то станков, словно гитарные аккорды, иногда прорывался сквозь низкие частоты отдаленного гула. А потом тихое покачивание ивовых листьев вдруг резко прекратилось. Потом он ощутил легкое дуновение, будто и сам он был не человек, а всего лишь изображение на экране. Слабое потрескивание, как будто что-то рвется, потом тишина, а потом сухой шелест — дерево разом сбросило все листья.
Когда он рассказал Шреку о том, что испытал, услышав «Velvet Underground» в ночном клубе, хозяин квартиры нежно улыбнулся:
— О да. Лy Рид… Одаренный мальчик. Тогда это было нечто… Он был такой настоящий. Разумеется, Дэвид Боуи украл его грохот, но все равно у него получилось другое. Боуи мог в мгновение ока изменить имидж, а Лу —
Рен не рассказал ему о Люси и облетевшем дереве. Шрек в последнее время часто отсутствовал, так что они редко виделись. Это дало квартиранту возможность немного прийти в себя. А то от недосыпа у него в голове возникла какая-то путаница: сны стали вклиниваться в реальную жизнь. Терапевт отправил его к неврологу. Тот все расспрашивал Рена о родителях.
В октябре истек срок его контракта с журналом. Рен пригласил Элисон к себе домой на прощальный ужин. К его удивлению, она согласилась. Вообще-то, именно этот уикенд был не очень удобен самому Рену. Шрек и Мэттьюс оба были в отъезде — отправились по какому-то срочному делу в Северный Йоркшир. Рена предупредили, чтобы на выходных был готов принять большую партию марихуаны. Шрек оставил ему деньга и ключ от подвала. И деньги, и травка, и сама сделка — все это была мелочовка, возможно просто проверка надежности Рена. Вся жизнь в Уэст-Мидлендсе держалась на том, что несерьезное принимали всерьез. Рену оставалось надеяться, что работа не совпадет с приходом Элисон. А если совпадет, что ж, может быть, это шанс произвести на нее впечатление и даже склонить покурить травку.
Рен долго убирал квартиру. Он уже привык к грязи и беспорядку, так что теперь, перед приходом гостьи, посмотрев на свое жилище новыми глазами, с удивлением заметил бурое пятно на двери ванной, обычно закрытое висевшим на крючке полотенцем. Должно быть, порезался как-нибудь ночью, когда был пьян, а потом и забыл о пятне. Элисон явилась ровно в восемь, в голубом с черной отделкой плаще, которого он раньше на ней не видел. За ее спиной, в дверном проеме, стояла тихая звездная ночь с будто нарисованными уличными фонарями.
Они распили бутылку белого вина, закусив грибным паштетом. За этим последовала жареная макрель
