бесформенную тень. Дождь за окном утихал. Свеча замигала, затрещала и погасла.
Осень отметила свой приход в Одессу буйным норд-остом, порывистым и капризным. Он то успокаивался на два-три дня, то врывался в бухту вновь, трепал платаны, ломал ветви, уносил в море солому с крыш и рыбачьи сети. Свинцовые, вздыбившиеся пенными гривами волны с ревом лезли на берег, остервенело колотились в утесах. В порту сорвало с якорей два корабля, и они, не решившись приставать к берегу в такую погоду, ушли в Севастополь. Рыбаки кляли погоду и святого Николая, сидели по кабакам и кофейням, ждали штиля, на всякий случай повытаскивав подальше на берег шаланды и баркасы.
Наконец в конце октября долгожданная погода пришла: проклятый ветер утих, выглянуло теплое солнце, взъерошенное море улеглось и несколько дней было синим, ясным, умиротворенным, словно после хорошей бани. Как раз подходило время макрели и камбалы, и обрадованные рыбаки, измучившиеся от безделья, собрались на лов. Но не все: люди постарше опасались, говоря, что бора[36] коварен и может «выжидать». Пять шаланд все же покинули бухту и, когда солнце поднялось над скалами, скрылись из виду.
В поселке забеспокоились два часа спустя, когда на ясном небе появились «кошачьи хвосты» – длинные мохнатые облака, обычно ничего хорошего не предвещавшие. Снова задул ветер, через полчаса превратившийся в бурю, небо обложила зловещая темная синева, которую из края в край пересекали молнии, и в бухте мгновенно стало темно. Море вновь наморщилось волнами, его до самого горизонта пестрили белые барашки, в утесах уже ревела и металась вода, всплескивая брызги до макушек скал. На утесы высыпал весь поселок, женщины запалили было на берегу костер, но хлынувший ливень тут же затушил его. Из Одессы верхом прилетели Илья и Митька. Илья, осадив буланого возле сгрудившейся у скал толпы, накинулся на первого, подвернувшегося под руку, – Лазаря Калимеропуло.
– Лазарь! Дорогой мой! Скажи, эта дура вправду в море вышла? Одна? Может, померещилось тебе?
– Какое «померещилось»?! – завопил Лазарь, хватаясь за голову. – Уплыла, проклятая, сказала – снасть у нее там на макрель стоит, проверить, мол, надо. И на что ей та макрель, святой Спиридион?!
– Ты что же, холера одноглазая, досмотреть не мог?!
– Да что я с ней сделаю? Вот сам бы и смотрел, вместо того чтоб по степи шляться, вор лошадный!
– Кончайте! – хмуро оборвал их мрачный растрепанный Белаш, у которого в море утром вышли два сына. – Зараз обоим наваляю.
Илья, выматерившись от бессилия, запрыгал по уступам на верх утеса, всмотрелся в сизую мглу, сгустившуюся над морем. Он не был рыбаком, но даже ему было понятно, что лучше бы лодкам проболтаться несколько дней в открытом море, чем пытаться, на свою погибель, пристать к берегу сквозь такой прибой. Волны, казалось, взметывались до небес, ревущими валами падали вниз, пена хлестала по лицам собравшихся на скалах людей. Небо грохотало и сверкало, сполохи молний, как днем, озаряли бухту. Рядом сопел в плечо Митька.
– Чаво, у тебя глаза помоложе… Посмотри – не видать?
Митька молча покачал головой. С берега сквозь рев ветра послышались отчаянные женские рыдания. Свесившись с утеса, Илья увидел, как Фроська, невестка Белаша, вырвалась из рук свекрови, кинулась к морю, влетела по пояс в воду и застыла там, прижав руки к груди. Ветер сорвал с ее головы расшитый платок, унес его на скалы, дождь вымочил и растрепал волосы. Несколько раз волны с головой накрывали шатающуюся фигурку Фроськи, валили ее с ног, но она поднималась и, не оборачиваясь на призывы с берега, продолжала всматриваться в черное море. И спустя полчаса хрипло, прерывисто закричала:
– Плывут! Плывут! Плыву-у-ут!!!
Илья кубарем скатился с утеса, вместе со всеми побежал к полосе прибоя. Сначала он не видел ничего, но после нескольких минут напряженного всматривания с трудом разглядел несколько чуть заметных черточек на горизонте.
– Господи… – простонала стоящая рядом молдаванка Янка. – Господи…
Илья даже представить себе не мог, что легкие шаланды пройдут, не перевернувшись, сквозь это кипящее месиво. Но он же не рыбак… может, он не знает, не понимает чего-то? Илья с надеждой оглянулся на стоящих рядом людей, но все лица были хмурыми и замкнутыми.
– Белаш… – сдавленно спросил он стоящего рядом контрабандиста. – Что делать-то?
– Молитву знаешь какую? – отрывисто, не отводя глаз от моря, спросил тот. – Вот и вспоминай…
Лодки подходили все ближе. Когда все четыре перевернуло огромной волной в нескольких саженях от берега, над берегом поднялся многоголосый женский вой. Мужчины, крепко держась за руки, цепью пошли в море, и Илья сам не понял, как оказался между Лазарем и коренастым, похожим на медвежонка, молодым болгарином Мирчей. Волны тут же повалили их, потащили в глубину, но соседи помогли подняться, и цепочка людей шаг за шагом продвигалась сквозь бушующую воду к перевернутым шаландам.
Первым на берег выбрался, шатаясь, плюясь и отхаркиваясь, Белаш, волоча на себе сына. Сбросив его на песок, сквозь зубы предупредил: «Отдеру как сидоровых коз!» и снова бросился к морю. За ним выкарабкался на четвереньках Илья, за шиворот волоча другого его сына – мужа Фроськи. Три раза волны отбрасывали их назад, на четвертый подоспели Ион и Мирча, которых тут же тоже смыло в море, и всю команду выловили женщины, цеплявшиеся, чтобы не унесло, за перевернутую шаланду. Худой и черный грек Спиро чуть не утонул в сажени от берега: его с головой накрыло волной. Спиро нахлебался воды, заорал, но рядом с ним вынырнул фыркающий, дико вращающий глазами Янкель, схватил грека за ремень и энергично погреб с ним к берегу. Волна подхватила их, взметнула на гребень, над морем разнеслись два истошных вопля: «Вэйзмир!» и «Кирие Спиридион!», и полумертвые от страха и проглоченной воды Янкель и Спиро вылетели на гальку, где их подхватило десяток рук. Из моря появлялись кашляющие, захлебывающиеся соленой, перемешанной с песком и водорослями водой, едва живые люди. Их хватали, тащили на берег, откачивали, растирали, радовались – живы… Понемногу выяснилось, что никто не утонул, что пропали, слава богу, только шаланды и снасти, и те, кто не был занят спасательными работами, опустились на колени прямо под ветром и дождем, благодаря Аллаха, Христа, Магомета, Богоматерь, святого Николая, святого Спиридиона и всех прочих святых, попавшихся на язык. Кое-кто уже потянулся с берега в поселок, когда над берегом разнесся крик:
– Чачанки не-е-ет!
Толпа всколыхнулась единым вздохом. Те, кто уже вышел на дорогу, опрометью кинулись обратно. Сотня глаз тревожно всмотрелась в свинцовую муть. Илья, головокружительно выматерившись, бросился к морю, но медвежьи лапы Белаша удержали его:
– Одурел, брат? Еще не хватало и тебя хоронить!
«Хоронить»?! Застонав сквозь зубы, Илья остановился, не замечая, что стоит по колено в воде. Волны хлестали в лицо, сбивали с ног. Роза… Роза… Где эта проклятая баба, все ведь приплыли уже… Всегда у нее все не как у людей… Стой вот теперь и жди… хотя и ждать, конечно, уже нечего. Разве справится с этим бушующим киселем баба, когда мужики еле выгребли, у Спиро даже кровь пошла из-под ногтей от весел… Глядя в бурлящее море, Илья в который раз за вечер вспоминал хоть какую-нибудь молитву, но в голове было пусто.
– Белаш, как думаешь, выплывет?
– Не знаю, дорогой. Молись. Всяко бывает.
Наверху, на лысом утесе, сидел Митька. Сидел уже больше двух часов, намертво вцепившись в камень и глядя в море. И когда вдали появилась черная точка, он сначала тихо, почти не веря самому себе, сказал:
– Плывет… – а потом заорал на весь берег, хрипло, отчаянно: – Люди, плыве-е-ет!!!
Едва передохнувшие мужчины вновь, как горох в суп, посыпались в море. Воспаленные от соли глаза следили за крошечной шаландой, которую волны несли прямо на камни – ближе, ближе, ближе… Митька скатился с утеса, кинулся было к морю, но Белаш поймал его и, не обращая внимания на яростные протесты и брыкание, отнес подальше на берег. Толпа людей взорвалась криком, когда маленькая шаланда взметнулась на свинцовом горбе волны и перевернулась. Волны закипели людьми, человек тридцать начали проталкиваться сквозь валы. Ледяная вода хлестала в лицо, сбивала с ног, вертела, тянула в глубину. Стоя по грудь в этой соленой заварухе, Илья с ужасом смотрел на то, как над его головой с грохотом опрокидывается водяная гора. Огромная волна накрыла его, оторвала от дна, швырнула навстречу чему-то
