стопке растрепанных брошюрок. Он извлёк из кучи одну и начал неторопливо перелистывать. Остановился на одной странице: долго вчитывался. Затем глаза Толмача закрылись, лицо стало невыразительным верный признак, что между Толмачом и Щуром идет оживленная телепатическая дискуссия. Франц смотрел на них с некоторой завистью. Преимущества интеллекта, имеющего в своем распоряжении два совместно работающих мозга, были неоспоримы. Именно поэтому Щур-Толмач и был правой рукой Доктора и старостой над всеми остальными мутантами.
Лейтенант отложил просмотренную книгу и взялся за следующую. Франц со вздохам отвернулся от Щура-Толмача и протянул руку к отложенному тому.
- Можно?
- Бери, - ответил Лейтенант.
У этого альбома обложка не была пестрой. На сером фоне простым шрифтом выведено название: 'Живопись европейского Возрождения'. Францу это ничего не сказало. Он раскрыл наугад и замер пораженный. Потрясение его было почти таким же сильным, как на вышке, когда он увидел голубое небо. Никогда не виданные им краски произвели в его душе отклик, подобный беззвучному сейсмическому удару. Цвета буйствовали, рвались со страниц; перед Францем распахнулось окно в мир иного измерения. Пейзаж, не похожий ни на что виденное, приковывал взгляд, гипнотизировал - и синее небо, и облака, и река, и странные деревья, и что-то голубоватое вдали, что Франц не знал как и назвать, ибо гор он никогда в жизни не видел. Но главное - люди! Множество людей на переднем плане, мужчины и женщины, в разнообразных позах, в странных пестрых одеяниях, и все они казались ему прекрасными! Он не мог понять, что происходит на картине. Но ясно было, что нечто важное и глубоко значительное. Подпись под картиной: 'Лука Лейденский. Исцеление иерихонского слепца'. С трудом оторвавшись от созерцания, Франц стал листать дальше. Какой цветной микрокосм предстал перед ним: и восторг, и горькое чувство какой-то потери теснило сердце. Он впервые видел всех этих прекрасных людей и не понимал, что они делали. Но судя по всему, то были какие-то бесконечно важные и прекрасные дела. Подписи под картинами ничего ему не говорили: 'Мантенья. Парнас' (Разве бывают крылатые кони? Может, раньше были?), 'Рафаэль. Обручение Марии' (Что такое обручение?), 'Леонардо да Винчи. Мадонна в гроте', 'Боттичелли. Поклонение волхвов', 'Джорджоне. Поклонение пастухов'... Глубокая зелень и небесная лазурь, золото, пурпур, киноварь... Когда он дошел до 'Спящей Венеры' Джорджоне, то почувствовал, что находится на пределе - сердце, казалось, готово было разорваться от беспредельной тоски и отчаянья.
И вдруг - неожиданное отрезвление. На одной из картин все было до боли знакомо - руины зданий, пламя, клубы дыма, багровые облака, фигурки людей и множество безобразных тварей - должно быть, мутантов. Франц прочел подпись: 'Иероним Босх. Воз с сеном. Правая часть триптиха 'Ад'. Сена никакого на картине не было, и слово 'ад' было непонятно, но не это, а некое другое несоответствие заставило Франца призадуматься. Он уже хотел было задать вопрос Лейтенанту, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Доктор. Он был бодр и в прекрасном расположении духа. В руках большой термос уникальная вещь, пережившая Красную Черту. Доктор им очень дорожил.
- Добрый вечер, молодые люди, добрый вечер, Петр! Прекрасная компания собралась, вот и отлично, сейчас чай пить будем.
Лейтенант буркнул: 'Привет, Адам' - и отложил в сторону альбом,
Щур-Толмач захлопнул брошюрку и сделал шаг вперед. По лицу Толмача было видно, что 'полтора человека' принял какое-то решение.
Франц его опередил:
- Доктор, можно вопрос?
- Давай, сынок, что у тебя там?
Франц ткнул пальцем в картину Босха:
- Доктор, разве бывают цветные фотографии? Ведь это фотография?
- Нет, Франц, это не фотография. Это работа художника. Это... м-м... нарисовано.
- Как нарисовано?! Разве можно так нарисовать?
Знакомство Франца с изобразительным искусством ограничивалось рисунками, сделанными мелом на каменных стенах.
- Видишь ли, Франц, сейчас такое, конечно, никто не сможет сделать. Но до Красной Черты были люди, которых обучали этому искусству. У них были особые краски, свои приемы... вот так...
- А мутанты? Как они оказались в картине? Вы же сами говорили нам, что они появились уже позже Красной Черты?
Лейтенант коротко рассмеялся. Доктор растерянно смотрел на Франца. Наконец он собрался с мыслями.
- Видишь ли, Франц, этот человек жил задолго до Красной Черты. Он ее и не видел. Он... ну, фантазировал, что ли... Понимаешь?
Франц ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
Доктор явно не хотел продолжения разговора.
- Ну что же мы, право? Давайте, наконец, чай пить... Чай, чай...
Щур-Толмач разинул рот, намереваясь, что-то сказать, но передумал.
Доктор засуетился, выставляя на стол разнокалиберные чашки, кувшинчик с вареньем из ягод верасники, холодные, уже слегка черствые лепешки. Когда все расселись вокруг стопа, он отвинтил колпачок термоса, извлек пробку (из горлышка пошел парок) и разлил ароматный напиток по чашкам.
Чай пили в молчании, не спеша, вдумчиво, макая лепешки в кувшинчик с вареньем. В мире Франца к еде люди относились серьезно.
Франц никак не мог взять в толк, почему эту жидкость Доктор называет чаем. Откуда он взял это слово? Ведь это был просто отвар шиповника и еще нескольких растений, ни одно из которых чаем не называлось. Он каждый раз задумывался над этим и каждый раз забывал спросить. Не успел и в этот раз. Доктор отставил термос и в упор посмотрел на Щура-Толмача:
- Чувствую, молодые люди, вы что-то хотите рассказать.
Щур-Толмач спокойно выдержал взгляд Доктора и голосом Щура просто ответил:
- Да.
И начал рассказывать про дневную экспедицию на верхушку телевышки. Франц окаменел от такого предательства. После одного несчастного случая подобные вылазки были строжайше запрещены. И вот теперь Щур... Франц принялся корчить страшные рожи, пытаясь заставить Щура замолчать, но тот его игнорировал. Лейтенант смотрел на рассказчика с недоумением. Доктор, покусывая губу, хмурился, но пока не перебивал. Франц понял, что Щура не остановить, и смирился. Но когда Щур стал рассказывать, как он, Франц, свалился за пределы площадки, Франц не выдержал:
- Да что ты врешь! Не было этого!
Щур-Толмач бросил на него быстрый взгляд:
- Было! Просто ты не помнишь. Об этом я еще скажу. А что было, так ты Толмача спроси, он тоже видел.
Толмач тут же перешел на свой собственный голос:
- Точно было! Я видел...
Он запнулся и замолчал. Надо полагать, Толмач хотел еще что-то сказать, а Щур считал, что уже достаточно, и между ними завязалась обычная их борьба за право голоса. Борьба, которая почти всегда заканчивалась победой Щура.
Паузой воспользовался Доктор. Голос его был ледяным:
- Это и есть то самое самообразование, которым ты хотел заняться, Франц? Между прочим, молодые люди, законы, которые мы у себя вводим, вызваны к жизни вескими причинами. И созданы они для того, чтобы их выполняли. А я-то считал вас вполне взрослыми, разумными людьми...
- Доктор, - ответил Толмач голосом Щура, - запреты существуют еще и для того, чтобы их временами нарушать. Иначе не будет никакого прогресса. Мы сегодня, конечно, нарушили запрет, но зато сделали открытие, последствия которого трудно предсказать.
- У вас какой-то абстрактный спор, - вмешался Лейтенант, - оставьте высокие материи, держитесь фактов. Я так и не понял - свалился Франц с вышки или нет. Если свалился, то как жив остался?
- Свалился, свалился, - ответил Щур-Толмач, - а вот как он жив остался, мы и сами не поняли, пока на
