дешевой брагой. Сейчас же питье было дармовое, и мужчины быстро захмелели.
— Нельзя бабе одной! — сказал Бакула, ставя пустой кубок на стол. — Всяк обидеть может. Гуня, — бортник указал на старшего сына, — переберется сюда с женою своею. Служанку выгонишь — нечего попусту серебро тратить! Будем сюда мед возить и здесь питье варить.
— Нет! — коротко ответила Улыба.
Бакула изумленно поднял брови:
— Перечишь отцу? Ты?
— Перечу! — согласилась Улыба. — Могу. Это все мое, — обвела она рукой, — и я здесь хозяйка. Жить буду, как захочу. Ни Гуни, ни кого другого здесь не будет!
— Да я тебя!.. — взревел Бакула, поднимаясь с лавки. — Не почитать отца?..
Но Улыба не испугалась.
— Побьешь — нажалуюсь князю: обидел вдову дружинника. Разложат на торгу и всыплют батогами. И на сам торг больше не пустят.
— Блядь! — выругался отец. — Белгородская. Навострилась тут!
— Кто меня блядью сделал?! — подскочила к нему Улыба. — Кто меня старику похотливому за серебро продал? А? Это по-божески? Я вас честью приняла, накормила, напоила, а они меня блядью ругают, добро мое взялись делить! Подите вон!
Ворча, Бакула взялся за шапку. Братья, не поблагодарив за хлеб-соль, тоже ушли. Несколько месяцев спустя бортник привез в Белгород жену, та, плача, долго уговаривала дочку послушать отца. Улыба щедро одарила мать, но жить по воле родичей отказалась. Более они не приезжали.
Овдовев, Улыба занялась варкой меда. Она рассчитывала разбогатеть — не получилось. Мед у нее был добрый, но брали его плохо. Вареные меда стоят дешево, до войны их охотно пили княжьи дружинники, но многие сгинули прошлым летом. Дружинники сидели на земле, за которую служили князю, и жили богато. Земли дружинников остались у вдов, новые вои, набранные из других городов и весей, служили за серебро, как живший в городе десятник Меша. Для таких одна ногата за корчагу казалась непомерной ценой. Новые вои пили брагу. Ее было полно в каждом доме: из яблок, ягод, ржаная, пшеничная… Брагу делали даже из репы. За ногату брагу наливали целый месяц — пей, сколько влезет! На жизнь Улыбе хватало, но жизнь была безрадостной.
К ней сватались. Молодая, красивая вдова, к тому же не бедная, привлекала взоры многих, в особенности пришлых. Но эту голытьбу манил дом в посаде, а не его хозяйка. Улыба это видела и сватов выпроваживала. Некрас же в первый вечер высыпал на стол горсть монет (на корм!), и она ахнула, не в силах отвести взора от тускло блестевшего серебра. Ее прибыток за полгода! С того вечера она ублажала сотника как могла. Сытно кормила, сладко поила, жарко обнимала… К тому же покойный Меша был десятником, а Некрас — сотником, боярский чин! Милый друг и вел себя, как боярин: не спрашивал о прибытках, зато щедро одаривал. Соседки на торгу шептали Улыбе, что пришелец летает на змее, что он, наверное, чародей, гляди — и ее заворожит! Улыба только смеялась. В бане она хорошо разглядела этого чародея. Никаких тайных знаков на теле его не имелось, зато были шрамы — разве чародей допустит, чтоб его кололи да резали? У покойного Меши шрамов и то было менее. Правда, Некрас не носил нательного креста. Однажды Улыба полюбопытствовала и услыхала короткий ответ: «Потерял!» Почему сотник не купил новый крест, она спросить не решилась. Змей Некраса Улыбу не пугал — мало какая живность есть на белом свете! Улыбу вполне устраивало, что за змея Некраса сделали сотником и щедро платят. Покойному Меше из княжьей казны давали гривну в год, Улыба решила, что сотнику платят три или даже пять — пропасть серебра! С такими деньгами можно забыть о меде и жить припеваючи — хватит на все! А ведь бывает еще военная добыча…
Улыба не заводила речь о свадьбе, ждала, что Некрас скажет сам. До сих пор мужчины ее желали, а не она их. Но сотник не спешил. Улыба подумывала, не сводить ли его к отцу Онофрию, дабы вразумил, но тут Некрас принес серьги. Золотые! С яхонтами! Когда парень дарит девице серьги, это означает, что считает ее невестой. Улыба всплакнула от радости. Следующим днем она побежала к златокузнецу, тот сказал, что серьги стоят гривну. Улыба ахнула. И даже опечалилась слегка: нельзя так бездумно бросать серебро! Некрас не умеет беречь деньги. Ничего, этим займется она…
Улыба не удержалась и похвасталась подарком соседке по торгу, пожилой, рябой Цыбе, торговавшей пряниками. Улыба с ней дружила.
— Не одной тебе дарит! — хмыкнула Цыба, впечатленная (по всему было видать!) подарком. — Служанке своей тоже купил…
Улыбу как обухом по голове ударило. Не поверив (соседка могла солгать от зависти), она сбегала к золотых дел мастеру, тот подтвердил: брал сотник одни серьги серебряные, другие золотые. Серебряные девице сам в уши вдевал. Кузнец стал говорить, что платил за те серьги отрок сотника, но Улыба не слушала. Она знала служанку сотника: видела ее ранее, когда та с братом побиралась на торгу. Потом Некрас взял их к себе. Улыба даже похвалила его: умно, нищие много не запросят! За корм будут служить… Некрас только улыбнулся в ответ. Знать бы тогда, чему улыбался! Спустя три месяца Улыба увидела бывшую нищенку и не узнала: девица поправилась, покруглела и смотрелась красавицей. Уже тогда ревность кольнула Улыбу: живет с Некрасом под одной крышей! Но сотник исправно приезжал к ней вечерами, Улыба отбросила дурные мысли.
— Проверила? — спросила Цыбы, когда Улыба вернулась от кузнеца. — Дарил серьги девке! Цыба лжу не скажет. Чего не дарить, коли серебра полон мех? Мне слуга воеводин сказывал: Некрасу десять гривен в месяц отсыпают! Мне хоть раз бы столько!.. Еще сказывали, он Оляте, помнишь его? гривну подарил. Сестре его — серьги! Вот кому надо служить…
С торга Улыба вернулась сама не своя. Десять гривен! Не в год, а месяц! Некрас ездит к ней лето, значит, получил уже тридцать гривен! За такие деньги можно купить целую весь — и не одну… Коли в твоем владении весь — ты боярин! Жена твоя — боярыня… Боярыни не работают — слуг хватает. Всего-то трудов: появиться на торгу и указать пальчиком белым на шелка или парчу, что понравились. Слуги шелка в дом отнесут, платье сошьют… Сиди потом на крылечке в новом платье, присматривай, чтоб слуги не ленились, да мед-пиво попивай! Но кто станет той боярыней? Улыба или девка с конопушками на щеках?
Когда вечером пришла вдова из Городца и попросила хлеба, Улыба не сдержалась. Она видела еще одну женщину, не старую и красивую. И ее сотник одаривал. За что?.. Улыба обругала незваную гостью, выгнала за ворота, а потом сгоряча побила Гойку — впускает, кого ни попадя! Злоба душила ее. Улыба не могла дождаться Некраса, а когда тот пришел, дала волю словам.
Улыба видела, как меняется лицо сотника от ее попреков, и в какой-то миг подумала: поступает неправильно. Нужно бы не так — без крика, ласково… Но слишком много пережито было в тот день…
Когда Некрас ушел, Улыба не огорчилась: вернется! Кто бы ни были ее соперницы: конопатая служанка или вдова дружинника из Городца, им с ней не сравниться. Все дружинники князя Ростислава на нее заглядываются. Даже старый Светояр как-то подмигивал. Воевода! Возьмет и заглянет вечерком… Только ночью, ворочаясь в холодной постели, Улыба вдруг со страхом подумала: Некрас не придет. Совсем, никогда. Потому как он совсем не похож на тех дружинников, которые на нее заглядываются и даже на воеводу. Даже на воеводу она могла бы крикнуть — стерпел бы. Этот не простит…
Подумав так, Улыба заплакала. Горько, как не плакала ни разу в своей жизни…
10
— Он не такой, как другие наемники, — сказал Светояр, провожая взглядом удалявшуюся охоту. — Много их видел, княже… Не похож.
— Чем? — сердито спросил Ростислав, опуская поводья. Собаки подняли тура, жаль бросать гон.
— Всем! Не так ходит, не так говорит, не так держит себя…
Ростислав хмыкнул.
— Кто в наемники идет? — спросил Светояр, делая вид, что не услышал. — Сын дружинника, сын боярина обедневшего, а то и смерд… Народ подневольный, привык подчиняться. Старшего уважают, кланяются низко… Этот держит себя гордо.
