— Нет, поедем зайцами, — шепотом сказала она.
Я пожал плечами.
— Не по возрасту.
— По возрасту, по возрасту, — зашептала она близко горячими губами.
Это несколько смягчило меня, и, сделав независимый для всех непосвященных вид, я стал трагическим шепотом, со всеми подробностями рассказывать ей, как поведут нас, горемычных, опозоренных безбилетников, в милицию, как будут составлять протокол и, качая головами, говорить о гражданской совести, а потом пришлют на работу «телегу».
Лада смеялась, обхватив мою руку.
— Итак, гражданочка, где вы работаете? — шипел я, сдвигая брови.
— В детской библиотеке.
— К тому же еще и комсомолка?
— Угу… Дяденька, я больше не буду, — она заливалась от смеха, припадая к моему плечу.
— Да что же вы, ребята, — вдруг сказала бабушка, сидевшая сбоку, — мало с кем не бывает, возьмите вот шесть копеек. Не обеднею.
Лада смутилась. Тут у нее в глазах было: «Это я виновата…»
— А на танцульку деньги найдут, — сказал чей-то решительный бас. — Повадились…
— А если мелочи нету? — осадил его тонкий голос.
— Да не слушайте вы, — сказала добрая женщина. — Берите, ребята… Меня тоже кто выручит…
— Спасибо, хозяюшка, — я взял деньги.
— Молодые, всяко бывает, — отметил тонкий голос.
Это я молодой…
Как входят в столичный респектабельно-ухоженный парк, если нет билета? Оказывается, налево по забору, за двумя киосками, в гуще зеленых кустов есть отогнутый слегка металлический прут. И через этот лаз еще год назад весь одиннадцатый «В» ходил на все зарубежные выставки.
Я тоже «вошел», оторвал пуговицу, но вошел. Постовой милиционер на аллее подозрительно оглядел нас, но ему, наверное, самому не хотелось верить… Разве такой респектабельный человек, то есть я, позволит себе при такой миловидной обаятельной спутнице…
— Вам кто-нибудь говорил, что вы красивая? — вдруг спросил я.
— Говорили, — не задумываясь, ответила девушка.
— Море обаяния — говорили?
— Да.
— И все неправда, между прочим… Вы смешная.
Она улыбалась.
— А я в одной книжке читала… чтобы привязаться к человеку по-настоящему, надо, чтобы он был чуточку смешным.
— А я смешной?
— Нет.
Не хватало мне, чтобы я хотел быть смешным ради этой девчонки.
Она шла то рядом, то переходила на другую сторону аллеи, трогая ладонью стволы берез, поглаживая ровную, стриженую стенку рдеющих осенних кустов.
— А вы помните, какой тарарам вы устроили в нашем переулке? — спросила девушка.
— Я и теперь могу, — ответил я.
— Но ведь я тогда случайно была дома.
— Я рисковал.
Она улыбнулась нежной своей улыбкой…
Да простят меня модные строгие стилисты, готовые любую «телячью нежность» объявить сентиментальностью. Но другого слова, более выразительного, к ее нежной улыбке, по-моему, нет.
Она улыбнулась нежной своей улыбкой.
— Значит, вы смешной.
— Спасибо. Но вам тогда было не до смеха. Нас хотели схватить.
— А-а, милиционер…
— Не только милиционер, и юноша какой-то.
— Мой одноклассник, — просто сказала девушка. — Его берут в солдаты, он провалил институт… А вы знаете, какие хорошие стихи он пишет? — добавила она, как будто речь идет о нашем общем и давнем знакомом. — Да вы послушайте, я вам прочту…
Я вежливо склонил голову.
…Мы плутали мягкими застланными дорожками. Далеко была неслышная почти музыка. Редкие гуляки попадались нам и смущались при виде нас, таких же заблудившихся гуляк. Я не знал, в какой стороне Сокольников мы находимся, куда ведут эти запутанные грустные дорожки.
Лада рассказывала стихи негромким, глубоким и нежным голосом. Что мне оставалось делать? Слушать.
Невероятная девушка. Читать мне чужие стихи, ей же, наверное, посвященные. Зачем она это делает?
Я шагал и смотрел. И она мне такая нравилась. Наивная мелодия стиха очень как-то шла ей.
