патриоты. Но мавр такой же свидетель, как и первый, ничуть не лучше. Он должен подохнуть. Как он умрет — неважно. Лучше будет, если Фемида сама пошлет его на смерть. А старушка не торопится. Не был опрошен ни один из пятнадцати свидетелей, которых назвал адвокат. Но зато, с тех пор как был убит Президент, уже девять из них погибли. В самых разных местах и при самых разных обстоятельствах. Их, наверное, будет пятнадцать, если не больше. И одним из них станет владелец ночного клуба.
Американец жестикулировал одной рукой.
— Парадокс! Финал суда смотрела вся Америка. Три компании сыграли в орла и решку. Жребий на установку аппаратов в зале суда выпал Си-Би-Эс. Кажется, никакой тайны, все на виду… Виновен? Казнить!.. И ничего не ясно, и перевернута нелепая страница в истории правосудия. Кто-то хотел как можно меньше логики… Не названы причины. Если их нет, значит, тот псих, но тогда невозможен такой приговор…
В темноватом зале пахло почему-то лаком и сухой травой. Мы сели в углу, наискосок от сверкающей стеклом и никелем стойки бармена. Девушка в бирюзовой, почти невидимой блузке подошла к нам, улыбаясь, как старым добрым знакомым, и ждала.
— Хотите по-нашему, наскоро, пиво и гамбургер? Или посолидней? — спросил Американец.
— И то и другое, — сказал я.
— Дайте, как просит он, — мигнул Американец девушке, а та, больше ничего не спросив, ушла к стойке, по-прежнему улыбаясь, прозрачная, гибкая, сильная, в нежной помаде на губах.
Кроме нас, там было несколько молоденьких моряков, белых от головы до пят… Они сложили на стульях белые вещевые мешки, протянули ноги далеко от столиков и дымили сигаретами, разглядывая девушку. Морячки улыбались девушке. Все кругом улыбались. И румяный человек за хромированной стойкой, и девушка. Потом один из моряков встал, бросил монету в автомат, и началась музыка.
Нам принесли жареное мясо в чугунных тарелках, стаканы, салат, пиво «Шлитц» и две булки, разрезанные надвое бугристой котлетой.
— Так у нас едят на скорую руку: гамбургер, — Американец показал на котлету, — и пиво.
Гамбургер… До войны продавали у нас в Москве на улицах булки с котлетами. Я выпрашивал у мамы семьдесят копеек и бежал к мальчишкам, ожидавшим на улице, таким же любителям этих булок. Еда на улице была почему-то желаннее всех домашних обедов… А потом они, те самые булки, снились мне всю голодную войну.
— Здесь обычно днем было закрыто, но с тех пор как это случилось…
Я кивнул.
— Вы устали? — спросил он. — Этот город, эти рекламы, вечное волнение, вечный шум… Я вас укатал?
— Да, много реклам…
— У вас этого нет. А для меня как свое, близкое что-то.
Моряки надымили. В расплывчатом воздухе блюкала музыка.
Белые, как призраки, покачивались моряки.
Там, у стойки, рядом с нашей девушкой, стояли две другие, такие же насмешливые, прозрачные, видимые, казалось, до самой кожи, горячей, упругой, нежной…
— Сколько стоят эти девушки? — спросил я.
Стакан с пивом задрожал в его руке. Он засмеялся раскатисто и кончил тем, что хлопнул меня по спине.
— Вы становитесь американцем!
— Я никем не становлюсь. Пришла в голову такая блажь спросить, вот и… Денег у меня все равно же нет…
— Вы мой гость. Я за все буду платить…
— В долг?
Он засмеялся.
— Когда-нибудь вернете.
— Чтобы вернуть вам доллары, мне придется просить у вас работу.
— Вы ученый. Найдете моментально свою работу, — он подмигнул. — А то, в самом деле, оставайтесь в Америке, мистер Магнитолог. Не так уж плохо жить у нас. Попробуйте! Не каждому на земле дано иметь все. Для себя!.. Такой шанс! Подумайте… Выполнение любых желаний… Были бы только доллары, которые, конечно, будут у вас.
— Неужели всем так хорошо на вашей обетованной?
— Ну вам-то будет неплохо, ручаюсь.
— Вы уверены?
— О да… К нам переходят сотни ученых. Французы, немцы, англичане… Сливки науки, цветы академий…
— Так, наверное, легче: не воспитывать, не обучать, а покупать готовенькие мозги.
— Вы обижены?
— Почему? Разве кто-нибудь хочет меня купить?
— Ну что вы! — тут он просто назвал меня по имени. — Вас не купишь, и не мне заниматься такой сделкой… Давайте выпьем!.. А неплохой мог получиться репортаж. А?.. Заголовок: «Он случайно попал в Америку и решил остаться навеки…» Вы не обижайтесь.
— Мне обижаться на вас никак нельзя. Вы единственный человек, от которого я завишу, на которого я так или иначе могу полагаться. Вы обещали мне.
— Да! Да! Мы в любую минуту вернемся к нашему лайнеру. Вы сможете поступить как угодно: вернуться назад в Антарктиду, позвонить в консульство, как хотите.
— Может быть, сразу позвонить куда-нибудь… в посольство или…
— О нет, рядом с лайнером вы потерпевший крушение, в Лахоме вы человек, юридически не оформленный. Могут быть серьезные неприятности у нас обоих.
— А если самолет улетит?
— Не думаю, не может быть… А мы узнаем это сию минуту.
Он взял на соседнем столе газету и раскрыл ее:
— Ну вот смотрите: «Южнополярный супераэро… Флорида… Прыжок отчаяния… Вынужденная посадка за тысячи миль… На крыльях урагана… Они думают вернуться… Вырубка рощи для взлета… Джони Харнер не уступает. Семь тысяч долларов за десяток орешин! Бизнес падает с неба…» Правда, у них здесь ошибка. Пишут, будто мы летели с антарктической базы в Новой Зеландии… Вот, и ни слова про нас. Молодцы пилоты. От нашего брата не так легко утаить что-либо… Хотите, едем сразу, но я вам советую завтра вечером. Я договорюсь о частном аэро.
Мы расплатились и вышли.
— Не забудьте чемодан, — сказал Американец. — Он вам, кажется, дорог…
Мы поехали к дому Американца.
4
Я пишу свой дневник в спальне коттеджа, в уютной розовой комнате. Кончается второй день моего пребывания здесь, в Америке. Хозяин уехал навестить своих друзей. Мы ждали весь вечер. Мы — значит негритянка и я. Но хозяина до сих пор нет.
Негритянка все время ухаживает за мной, кормит, поит. Какие добрые глаза у этой женщины! Хотел спросить у нее, почему она здесь, про близких и родных, но передумал. Кто знает, удобно ли расспрашивать. Она, кажется, еще немного — и ляжет спать. Мы будем одни, с моим дневником…
Или с чемоданом.
Хочу записать все, как было.
Ночью мои приборы, ловушки магнитных полей горели, не остывая, но что-нибудь новенькое мне так
