– Давайте, давайте, – сказал он.
Сестре этой Зинаида недавно подарила флакон французских духов. Вопрос, только что заданный сестрой, Макарцеву понравился, и глаза у него заблестели. Сами давали разрешение медперсоналу пропускать к себе те больные, у кого дело шло на поправку, кто снова становился ответственным работником. В палату медленно и неуклюже вошел Яков Маркович, придерживая белый халат у шеи рукой, более волосатой, чем его голова. Он замахал руками, затопал на месте, брызгая слюной.
– Макарцев, Макарцев! Ты с кем-нибудь свою болезнь согласовал? Ведь по всем данным в больницу должен был загрохотать я…
– Почему ты? – слабо улыбнулся Игорь Иванович.
– Я в больницу всегда готов, как юный пионер.
– Не очень ты похож на юного пионера, правда, Зина?
Она вежливо улыбнулась.
– Я выходил строиться на линейку в другом лагере, вот и выгляжу не очень свежо. У меня сто болезней, а ты взял мой процент на себя!
– Будет считаться! Рад тебя видеть, старина. Познакомься, моя супруга. Зина, это Тавров, ты о нем слышала.
– Раппопорт, – представился Тавров.
– Мы уже знакомы, – Зинаида Андреевна протянула руку. – Заочно.
– Заочно я воспринимаю только партийные постановления. А красивых женщин, вы знаете, так мало, что их надо посмотреть.
– Муж не ценит, – она погладила Игоря Ивановича по голове.
– Зинуля! – Макарцев похлопал ее по руке. – Хватит здесь отсиживать. Борька придет обедать, а тебя нет. За меня не волнуйся. Мы тут с Яковом Маркычем чуток потолкуем о газетных делах – тебе это неинтересно…
Он притянул жену за руку к себе и поцеловал в щеку. Зинаида улыбнулась Якову Марковичу.
– Умоляю, недолго. Ты должен меня слушаться. Это я говорю как врач.
– Ты не врач, Зинуля, а жена ответработника.
Она с показной обидой надула губы и тихо притворила за собой дверь.
– Что там творится, рассказывай! – жадно набросился Макарцев на Якова Марковича, едва жена исчезла за дверью. – Кстати, я на досуге прочел твою статью «Писатели – идеологические бойцы». Дельно, и главное, правильные обобщения. Чего ты смеешься?
– Писатели, – пробурчал Раппопорт, – бывают двух категорий: те, за кого пишут, и те, кто пишет за других.
– Но есть ведь и настоящие писатели?
– Боюсь, они не бойцы идеологического фронта…
– Ну их к Богу! – Макарцев сделал вид, что понял иначе. – Нам хватает хлопот с нашими писателями. О них и будем думать…
– Если так…
– Вот что, Тавров. Расскажи лучше о субботнике. Какой план действий дальше?
– Что рассказывать?… Соцстраны нас, конечно, поддержали. Весь наш лагерь выйдет с лопатами. Куда уж дальше?
– Да, это размах! Ай да жилу раскопал! Вот это, я понимаю, журналистика! От души поздравляю! Погоди вот, выйду из больницы, поставлю вопрос о том, чтобы представить тебя к премии Союза журналистов…
– Не надо. Не надо премии, – замахал руками Раппопорт. – Ты лучше Ягубова умерь…
– Мешает? Вот сукин кот! Не понимает важности мероприятия. Ну и кругозор у моего зама!
– Не об этом. Он понимает!… Я знаю, антисемитом быть необходимо…
– Чепуха!
– Но нельзя же так в лоб…
– Вот сволочь! Не бойся, Яков Маркыч! Пока я главный редактор этой газеты, тебя никто пальцем не тронет, так и знай!… Вот что… Готовь-ка доклад к очередному партсобранию о требованиях идеологической работы в новых условиях.
– Я – свой доклад на собрании?
– Ты, ты! Ягубову дам указание. Тебе это важно для партийного авторитета. На собрании будут представители райкома, горкома, ЦК.
– Пожалуйста, мне что – жалко?
В разговоре возникла пауза, и Яков Маркович снова подумал, зачем он все же понадобился Макарцеву. Не для того же, в конце концов, чтобы поздравить с рождением идеи юбилейного субботника! И уж тем более не для того, чтобы поручить доклад на партсобрании. Неужели опять он беспокоится о той папке?
– Кстати, чтобы не забыть, Тавров, – Макарцев прервал молчание, поморщился от боли. – Помнишь о папке?
