Герцогиня уже не заставляла Жан-Ноэля переписывать векселя, она ограничивалась тем, что на словах откладывала день погашения долга.
Все это время она предлагала молодому человеку развлечения, от которых он не смел уклониться, и Жан-Ноэль, как борзая на поводке, покорно следовал за ней с выставки на выставку, из одного великосветского салона в другой, из театра в театр.
Те, кто постоянно встречал их вместе и знал, с кем дружил Жан-Ноэль в Италии, приписывали его привязанность к герцогине той склонности к обществу старых дам, какая характерна для педерастов.
Выйдя из-за стола, герцогиня сказала Жан-Ноэлю:
– Я хочу вам показать, дорогой, те заветные уголки, которые я здесь люблю: в них почти никогда не заглядывают. Замок, главный парк, Швейцарский пруд – все это, конечно, грандиозно и бросается в глаза. Эти места знают все. Но мы пойдем не туда.
Она шла впереди Жан-Ноэля, пошатываясь на непослушных ногах с высохшими, костлявыми лодыжками, но сама она была уверена, что у нее все еще легкая походка молодой женщины; она вела его через сады Трианонских дворцов, восторгаясь Версалем так, как им восторгаются только иностранцы, приехавшие во Францию; точно так же восхищаются Римом попавшие туда французы.
И Жан-Ноэль, который уже повидал виллу д’Эсте, Капрароллу, Тосканские виллы и замки Умбрии, должен был признать, что шедевры Италии, ее лучшие архитектурные памятники, ее сады, ее фонтаны – все это было воспроизведено здесь художниками, воспитанными итальянской школой и сформировавшимися под ее влиянием.
Жан-Ноэль и Лидия оказались напротив левого крыла Большого Трианонского дворца: с невысокого фасада на них смотрело смеющееся лицо фавна.
– Какое совершенство пропорций! И вместе с тем сколько во всем этом чувственности! – воскликнула герцогиня де Сальвимонте. – Так и кажется, – продолжала она, указывая на ажурную лестницу с двумя маршами, – так и кажется, что король и королева, только что предававшиеся нежной страсти, сейчас сойдут по этим ступеням, чтобы прогуляться в саду.
Она протянула руку по направлению к продолговатому бассейну, облицованному мрамором; посредине водоема возвышался свинцовый фонтан: там юный Вакх укрощал львенка, заставляя его есть виноград.
В этом укромном месте никого не было, и они одни любовались феерическим зрелищем.
Жан-Ноэль решил воспользоваться удобным случаем и в очередной раз попросил об отсрочке векселя.
– Дорогая Лидия, мне очень неловко, – пробормотал он. – Клянусь вам, что все эти три дня…
И он принялся придумывать различные небылицы, а затем вновь предложил ей закладную на замок Моглев.
Герцогиня рассеянно слушала его беспомощный лепет.
Внезапно она остановилась и повернулась к юноше.
– Неужели вы не понимаете, дорогой, что я даже и не думаю об этих деньгах?! – воскликнула она, глядя ему прямо в глаза.
Жан-Ноэль удивленно поднял брови.
– Неужели вы в самом деле ничего не понимаете? – продолжала она. – Как по-вашему, зачем я заставляю вас подписывать эти жалкие векселя? Не считаете же вы меня до такой степени мелочной! Я делала это только потому, что хотела быть уверенной в одном: по крайней мере раз в три дня я буду видеть вас у себя! Господи, до чего же все мужчины глупы, все-то им надо растолковывать!
Если Жан-Ноэль и не мог с уверенностью объяснить себе, для чего герцогиня давала ему такие короткие отсрочки, он тем не менее отлично понимал, что нравится ей. За две недели они исчерпали все темы общих рассуждений; они говорили обо всем: о любви, об искусстве, об окружающих людях, касались в разговорах всего, что могут сказать мужчина и женщина, совершенно чуждые друг другу и между которыми существует почти пятидесятилетняя разница в возрасте.
Молодой человек понимал, что рано или поздно возникнет вопрос о характере отношений между ними.
Герцогиня де Сальвимонте походила на княгиню фон Меттерних: когда эту знатную даму спросили, в каком возрасте женщину перестают волновать плотские помыслы, она ответила: «Не знаю, мне ведь всего лишь шестьдесят пять лет».
Усаживаясь в машину, Лидия де Сальвимонте неизменно старалась прижаться к Жан-Ноэлю, и он все время чувствовал прикосновение ее подагрической ноги или ее подвязки; все это было настолько красноречиво, что молодой человек внутренне вздрагивал.
Однако он надеялся, что все ограничится этими в общем-то невинными заигрываниями: ему казалось, что людям в весьма пожилом возрасте должна быть свойственна застенчивость.
– Но в конце концов, дорогой, – продолжала она, – чего вы ждете? Вот уже две недели, как мы видимся почти ежедневно. Сначала я думала, что это все из-за денег. Но нет, теперь я понимаю – вы просто не можете обходиться без меня. Чего же вы ждете, дружок? Неужели я сама должна вас поощрять? Не теряйте же драгоценного времени, ведь пока я еще не потеряла привлекательности! Увы, у меня не так много лет впереди! Но здесь, но здесь, – продолжала она, ударяя себя в иссохшую грудь, – у меня таится сокровище нерастраченной молодости, которое еще не оценил по достоинству ни один мужчина.
«Кажется, я перестарался, играя комедию, – подумал Жан-Ноэль. – Усердствуй я меньше, она, пожалуй, забыла бы о моем долге в двести пятьдесят тысяч франков».
Он думал только о том, как ему теперь себя вести, и даже не подозревал, какую мучительную надежду заронили в душу старой герцогини эти две недели их постоянного общения.
– Дорогая Лидия, я испытываю к вам величайшую нежность… Но ведь вы отлично знаете, что женщины меня не привлекают. Мне нравятся мужчины, – лицемерно проговорил он, опуская голову и проводя кончиком ботинка по песку, которым была усыпана аллея.
– Но ведь это неправда, дорогой, – воскликнула она. – Вы были близки с Инесс Сандоваль, а потом, в Венеции, – как мне рассказывали – с Памелой Рокаполли…
– Не отрицаю, но это были такие неудачные опыты…
– Вам просто не повезло! Ведь обе они ужасные создания, poveretto![72] Одна – колченогая, другая – просто обезьяна!.. А потом, они еще слишком молоды и думают лишь о себе. Но я, поверьте, обращу вас в истинную веру. Ведь я обладаю не только редкой интуицией, но и опытом в любви.
Они стояли возле закраины бассейна. На листе водяной лилии сплелись две стрекозы.
– Взгляните на них, – проговорила герцогиня внезапно охрипшим голосом.
«Да ведь она просто какая-то полоумная, помешанная», – решил Жан-Ноэль.
Он перевел взгляд со стрекоз на лицо старой герцогини.
Она была одновременно отвратительной и жалкой. Кровь прилила к ее выступающим скулам. Старческие глаза с накрашенными тушью редкими ресницами слезились.
И в первый раз в жизни Жан-Ноэль почувствовал, что он сильнее человека, оказавшегося рядом с ним, почувствовал, что тот целиком находится в его власти.
Посреди водяной чаши юный Вакх выжимал гроздь винограда в пасть льва…
– Но скажите, tesoro, вы нормальный юноша?.. Я имею в виду – в физическом смысле… – произнесла герцогиня вполголоса, но с тем же пылом.
– Да… – протянул Жан-Ноэль. – Но только вот… Ничего не могу с собой поделать: я не способен думать о любви, когда нуждаюсь в деньгах.
На сей раз он сказал правду.
– Но ведь денег у меня сколько угодно, мой ангел, вы это отлично знаете! – воскликнула герцогиня. – И мой девиз: «Если хватает для одного, хватит и для двоих». К тому же я создана, чтобы дарить! И с радостью избавлю вас от всех забот, если они мешают вам быть мужчиной! Что нужно сделать? Сколько?
Жан-Ноэль не ответил. Он подсчитывал. «Миллион? Могу ли я попросить у нее миллион? Но тогда мне придется подчиниться. Двести пятьдесят тысяч франков – это, конечно, было только вступление. Ну а уж дальше… Но смогу ли я?»
– Ах, сокровище мое! Знаете, в первый же раз, когда я увидела вас на том балу, два года назад, – снова
