споспешествовавшего моей миссии, посмотрите, как нас обласкала погода и какая чудесная теплынь стоит на всем нашем пути! Это небеса пожелали приободрить нас.
После ливней, которые замучили нас в Берри, я боялся, что мы, продвигаясь к северу, попадем в полосу непогоды, ветра и холода. Поэтому-то я совсем было решился приказать заделать все щели в моих носилках, сам закутаться в мех и согреваться теплым вином. А вышло наоборот: воздух стал мягче, солнышко сияет, и нынешний декабрь скорее похож на весну. В Провансе такое порой бывает, но я никак не ожидал, что при въезде в Шампань нас встретят яркие лучи, позлащенные солнцем поля, такая жара, что даже лошади под чепраками покрываются потом.
Сейчас, поверьте мне, разве только чуточку холоднее, чем в начале июля, когда ехал я в Бретей, чтобы в Нормандии встретиться с королем.
Ибо, выехав из Авиньона 21 июня, я был 12 июля... а-а... вы помните сами, я вам об этом уже говорил!.. и Капоччи занедужил именно тогда... от нашей быстрой езды...
А что король Иоанн делал в Бретее? Осадил, он осадил замок, чем и закончился его недолгий нормандский поход, не принесший ему большой славы, и это еще мягко сказано.
Хочу вам напомнить, что герцог Ланкастер высадился в Котантене 18 июня. Особенно следите за датами; это очень важно в данном случае... Светила? Нет-нет, на тот день я не изучал расположения светил. Я хотел только сказать вам, что, когда идет война, время и быстрота значат столько же, а подчас и больше, чем многочисленность войска.
Через три дня Ланкастер соединился в аббатстве Монтебур с уже находившимся на континенте войском, которое Роберт Нолль, этот славный военачальник, привел из Бретани, и с теми людьми, что поднял Филипп Наваррский. Сколько же народу привел каждый из них? Филипп Наваррский и Годфруа д’Аркур собрали вместе больше сотни рыцарей. У Нолля воинство оказалось посильнее: три сотни ратников, пятьсот лучников, впрочем, не одних только англичан – были среди них и бретонцы, эти пришли с Жаном де Монфором, который претендовал на герцогство Бретонское, коль скоро его нынешний владелец граф де Блуа считался приверженцем Валуа. Наконец, Ланкастер вряд ли мог насчитать полтораста рыцарей и две сотни лучников, зато у него был хорошо налажен ремонт лошадей.
Когда король Иоанн II услышал эти цифры, он захохотал так, что даже брюхо у него ходуном заходило. Неужто надеются его запугать таким ничтожным воинством? Если это все, что может собрать его дражайший кузен король Англии, нам особенно тревожиться нечего. «Видите, Карл, сын мой, как я был прав; видите, Одрегем, мы без боязни можем держать в заточении моего зятя Карла Наваррского; да-да, я был тысячу раз прав, когда не обращал внимания на этих пигмеев наваррцев, раз они сумели раздобыть себе только таких вот жалких союзников».
И тут началась похвальба: недаром же он в начале этого месяца велел созвать в Шартре свое войско. «Разве это не разумная предусмотрительность? Ну, что вы скажете, Одрегем? Что скажете вы, сын мой Карл? Теперь-то вы сами видите, что достаточно созвать всего половину войска, а не все. Пусть они поспешают, эти славные англичане, пусть углубляются внутрь страны. Мы обрушимся на них и отбросим их в устье Сены».
Мне передавали, что редко когда видели короля в таком веселом расположении духа, и я охотно этому верю. Ибо этот неизменно битый вояка обожал войну, во всяком случае, обожал ее в мечтах. Нестись вперед, бросать приказы с седла своего коня, которым все повинуются беспрекословно, еще бы, ведь на войне люди повинуются... во всяком случае, в самые первые ее дни; переложить все финансовые и государственные докуки на плечи Никола Брака, Лорриса, Бюси и прочих; жить среди мужчин, а не в окружении дам; двигаться, без конца двигаться; есть в седле, жадно заглатывая огромные куски, или же встать биваком на обочине дороги, в тени развесистой яблони, уже усыпанной мелкими зелеными яблочками; получать донесения лазутчиков; изрекать великие истины, которые потом будут передаваться из уст в уста: «Если у врага жажда, пусть пьет собственную кровь...» Класть руку на плечо какого-нибудь вспыхнувшего от радости рыцаря: «Да ты неутомим, Бусико... твой верный меч залежался в ножнах, благородный Куси!..»
Впрочем, одержал ли он хоть одну победу? Ни одной, ни разу. Когда ему исполнилось двадцать два года, его отец, Филипп Валуа, назначил его главой воинства в Геннегау... титул странноватый – глава воинства!.. И там его здорово разбили англичане. В двадцать пять лет, с еще более пышным титулом – казалось, он сам их изобретает – владыки побед... он недешево обошелся жителям Лангедока: в течение четырех месяцев держал в осаде Эгийон, город при слиянии Ло и Гаронны, а победы так и не добился. Но послушать его, все баталии, как бы печально они ни кончались, были истинными чудесами доблести. Еще ни один человек на свете не извлекал из опыта непрерывных поражений такой уверенности в своих воинских талантах.
На сей раз он сознательно старался продлить все радости походной жизни.
Пока он ездил в Сен-Дени за орифламмой и потихонечку-полегонечку добирался до Шартра, герцог Ланкастер тем временем, обойдя Кан с юга, переправился на другой берег Дива и расположился на ночь биваком в Лизье. Память о набеге рыцарей Эдуарда III и особенно разграбление Кана, несмотря на десятилетнюю давность, еще не изгладились в памяти людской. Сотни горожан были убиты прямо на улице; похищено сорок тысяч штук сукна; все драгоценности увезены за Ла-Манш; и только каким-то чудом удалось в последнюю минуту предотвратить пожар... нет-нет, жители Нормандии ничего не забыли, поэтому они спешили поскорее пропустить английских лучников через город. Тем паче что Филипп д’Эвре-Наваррский и мессир Годфруа д’Аркур широко оповестили всех, что вот эти англичане, мол, наши друзья. Масла, молока и сыра было в изобилии, сидр сам лился в глотку; на тучных пастбищах раздобрели кони. Честно говоря, прокормить тысячу англичан в течение всего одного вечера менее накладно, чем платить своему королю круглый год пошлину на соль, подымную подать и налог по восемь денье с каждого ливра торгового оборота.
В Шартре Иоанн II имел случай убедиться, что войско вопреки всем его ожиданиям собралось не полностью и не полностью готово к походу. Он-то считал, что у него под началом будет сорок тысяч человек. С трудом насчитали одну треть. Но разве этого недостаточно? Разве этого даже не слишком много, принимая во внимание малочисленность неприятеля? «Ба, кто не явился, тому платить не стану, еще выгода получится. Но я требую, чтобы неявившимся сделали письменное внушение».
Пока Иоанн II восседал в своем расшитом лилиями королевском шатре и диктовал непокорным укоризненные послания: «Ежели король желание изъявил, то долг рыцаря...» – герцог Ланкастер дошел уже до Понт-Одмера, ленного владения короля Наварры. Он освободил замок, который безуспешно вот уже несколько недель осаждали французы, и укрепил наваррский гарнизон, оставив ему провианта на целый год; потом, повернув на юг, отправился грабить аббатство Бек-Эллуэн.
Пока коннетабль, герцог Афинский, старался установить хоть какой-то порядок в войске, собравшемся в Шартре... ибо те, что явились сюда, целых три недели болтались без дела и уже начинали терять терпение... а главное, пока коннетабль старался уладить раздоры между двумя маршалами – Одрегемом и Жаном де Клермоном, ненавидящими друг друга всей душой, герцог Ланкастер подступил уже к стенам Конша и выбил оттуда людей, занявших замок именем короля Франции. А потом поджег замок. Так ушла с клубами дыма былая память о Робере Артуа и еще совсем недавняя – о Карле Злом. Нет, замок этот никому еще счастья не приносил... И Ланкастер двинулся на Бретей. За исключением Эвре, все угодья, которые король Иоанн пожелал отхватить из ленных владений своего зятя, были одно за другим отобраны обратно англичанами.
«Мы раздавим этих воров в Бретее»,– гордо заявил Иоанн II, когда наконец его войско тронулось с места. От Шартра до Бретея семнадцать лье. Король пожелал покрыть это расстояние за один переход. Уже к полудню многие начали отставать. Когда измученные вконец люди добрались до Бретея, Ланкастера там уже не оказалось. Он пошел приступом на крепость, выбил французский гарнизон и заменил его крепким отрядом под командованием вояки наваррца Санчо Лопеса, которому тоже оставил провианта на целый год.
Король Иоанн имел великий талант быстро находить себе утешение. «Мы перережем их всех в Вернее! – вскричал он.– Ведь верно, дети мои?» Дофин признавался мне потом, что он не посмел сказать вслух, что, по его мнению, просто глупо гнаться пятнадцати тысячам за одной тысячей. Ему не хотелось показаться перед людьми маловером в отличие от младших своих братьев, которые слепо во всем подражали отцу и горели желанием броситься в бой, даже самый юный из них – Филипп, хотя ему не исполнилось еще и четырнадцати.
