Это было год назад.
Сашка Федоров недавно разоткровенничался:
— Ну нисколечко я вам не поверил, когда вы сказали, что не оправитесь без нас. Придуривается, думал, капитан, хочет нас голыми руками взять…
— А зачем тогда пришел?
— Все пришли — и я пришел. Куда я без пацанов?
А еще через минуту признался:
— Ну, и любопытно немножко было: что дальше будет?
А дальше было вот что. Веяние нового ощутилось в поселке. Первым испытал это на себе гражданин Петрухин, неоднократно привлекавшийся за нарушения общественного порядка. Шел однажды этот самый гражданин Петрухин домой в крепком подпитии. По дороге ненароком разбил стекло в автобусном павильоне: привалился грузным своим телом, ну, оно и зазвенело мелкими осколочками. Оглянулся по сторонам — нет ли кого? Ни милиции, ни дружинников вокруг не оказалось, только пацанье какое-то крутилось неподалеку…
Но не успел Петрухин дойди до дому и кружку воды опорожнить — звонят. Открыл дверь — и глазам своим не поверил: стоит на пороге участковый и ласково так улыбается:
— Штраф платить будем, товарищ Петрухин?
Дошлый это народ, пацаны! Рычков вспомнил, как одно за другим раскрывались дела, казавшиеся раньше безнадежными.
Пропали, к примеру, в раздевалке из кармана пальто два рубля. В другое бы время — ищи этого воришку, как ветра в поле, когда он сразу же на эти два рубля конфетами и мороженым отоварился. На вечерней отрядной оперативке Толик Котин негромко сказал:
— Надо за Вовкой Залыгиным из шестого «Б» последить, что-то он всегда долго в раздевалке крутится…
Последили. И на следующий же день привели его в пикет заплаканного, несчастного, но твердо на своем стоящего:
— А пусть она, раззява, деньги в пальто не оставляет…
Однажды на долю рычковских мальчишек (а он про себя их только так и называл: «мои мальчишки») выпало тяжелое испытание. Днем, когда они были в школе, в пикет милиции неловко, как-то бокам, вошел Иван Михайлович Арефьев:
— Прошу меня простить, капитан, неувязка тут одна получилась. Кража у меня в квартире, мелкая, правда… Подарил сынишке морской бинокль, он давно у меня просил. Вчера они с Сережкой Бочаровым весь вечер играли… А сегодня прихожу на обед — нет бинокля…
И, все так же неловко, славно извиняясь, добавил:
— Я, конечно, понимаю, что Бочаров у вас в активистах, но…
Он развел руками:
— Больше некому, убежден…
Серега, когда узнал, даже почернел от горя. Но говорить ничего не стал. Сказали другие. В журнале отряда в этот день появилась запись:
«Тревога! Совершена кража, подозрение пало на члена отряда…».
В пять минут сколотили розыскную группу. В нее вошел и Бочаров. Но с какого конца начать поиски? Рычков бросил им шпаргалку:
— А вы проверьте, кто из знакомых Арефьева сегодня не был на уроках.
Как назло, в этот день на двух уроках не был и Сережа Бочаров — бывает же такое совпадение: зубы заболели, и он к врачу ходил. Так что полного алиби у него не было.
Два дня члены опергруппы не появлялись в отряде, Рычков только получал донесения: посты расставлены возле всех домов, где живут подозреваемые, обследованы чердак и подвал дома, где живет Арефьев. Следующее донесение радостное. Ура! На чердаке ближайшего к арефьевскому дома обнаружен большой морской бинокль! Рано или поздно за ним кто-нибудь придет…
К концу третьего дня по улице поселка в направлении к пикету двигалась странная процессия: полукольцом — пятеро мальчишек, а в центре, низко опустив голову, — шестой. В руках у него был бинокль…
Арефьев потом извинялся перед Сережей. Вот так прямо при всех подошел к нему и оказал:
— Ты уж прости меня, осечка вышла…
Но Сережа будто не видел его виноватой усмешки, смотрел на него прямо и строго. И тот стушевался — большой, грузный человек в морском кителе. Стушевался и ушел… Даже Рычкову не по себе стало. Не хотел бы он, чтобы вот так смотрел на него маленький ершистый паренек с большими, малиновыми от скрытого волнения, оттопыренными ушами…
— …Дядь Вась, а дядь Вась, — канючила Ленка. — Ну ты пойдешь или нет?
— Цыть ты! — по-Сашкиному прикрикнул на нее Рычков. — А еще в отряд просишься. Нет у тебя никакой дисциплины!
— Есть, дядь Вась! — по-военному вытянулась Ленка, и тощие косички ее растопырились в разные стороны.
Только сейчас Рычков заметил, что на ней новое платье в мелкую складочку и огромные капроновые банты в косицах.
— Ух ты, какая она сегодня, — улыбнулся он, собирая папку. — Вольно, говорю!
Ленке только этого и надо было.
— А Сашка какой, дядь Вась — затараторила она, обрадованная вниманием. — Куртка серая, а на ней погончики. Ну прямо жуть как красиво!
Да, сегодня ребята впервые придут на торжественный сбор в форме комсомольского оперативного отряда. И сегодня же им (это его, Рычкова, сюрприз), он вручит удостоверения. Смешно, наверно, со стороны, но сам он от этого волнуется не меньше, чем они.
— Федорову Александру Петровичу, внештатному сотруднику милиции…
Он представляет, как тот вытянется в струнку и громко отчеканит:
— Служу Советскому Союзу!
— …Пошли, Кнопка!
Рычков захлопывает дверь и широко шагает по направлению к школе. Ленка семенит за ним.
ИСПОВЕДЬ
Как всегда, у кабинета толпились люди. Нина еще издалека услышала обрывки разговоров.
— И что же это теперь будет, женщины? Никакого сладу с ними нет. Милиция не справляется — а где уж нам…
Причитала громко и слегка картинно старушка в легкомысленной летней шляпке, совсем не вязавшейся с остроносыми мужскими полуботинками и коричневыми, «в резинку», чулками.
Сквозь ее пронзительный речитатив пробивался горестный шепот:
— А он меня еще раз головой об стенку. Хорошо еще — там коврик висел.
Нина прошла мимо вмиг примолкшей очереди, открыла дверь.
В спину кто-то негромко сказал:
— Молоденькая совсем…
И опять это кольнуло. Как в тот раз, когда грузная женщина билась перед ней в истерике, всхлипывала и, глотая слова, пыталась рассказать свою историю:
— Ну пойми же, миленькая, каково мне это? Пятнадцать лет с ним прожили, я его, можно сказать, как себя знаю. Ты молоденькая, тебе трудно такое понять… А он пьет, разве ударил бы, если бы не пил…
