абстракцию.
— Марьянчик, но это же ужас, — повторяла Юлька без всякой надежды каждые минуты две. — Пошли отсюда, а? Мы с тобой кушать хотели…
Фиг вам. Эмалевые пачки «Беломорканала» разных размеров, с крышечками и без, сердечки в колючей проволоке, по одному и попарно, матрешки с печальными физиономиями лидеров этой страны разных эпох, стильные полосатенькие шапочки и робы-клеш, камешки с душераздирающими татуировками, татуировки отдельно, без камешков, пластиковые вышечки, похожие на фаллоимитаторы, над которыми парили на системе электромагнитов вольные птицы… Птиц тут почему-то было больше всего, от керамических поделок до убедительных чучелок, и все они парили, расправив крылья, — видимо, над зоной, но можно повесить и где-нибудь на студии или в ньюз-руме, гламурненько. Жаль, что уже ни разу не актуально.
— Мама, ну купи-и-и-и…
— Ничего я не куплю, — твердо сказала Юлька. — Даже манюсенькую птичку. Нет. И не проси.
— Ма-ма-а-а-а!!!
— Ну, манюсенькую, наверное, можно, — сказал за их спинами мужской голос, не то чтобы с акцентом, но странноватый, как в старом отечественном фильме про иностранцев. — Какую ты хочешь?
— Вот, — мгновенно сориентировалась Марьяна, тыкая в розовую чайку приличных размеров. Юлька так быстро не сумела бы. Она успела только в гневе обернуться и бритвенно оглядеть с ног до головы самозванного санта-клауса, искателя легких путей.
— Меня зовут Густав. Дайте, пожалуйста, вон ту птицу. Густав Массен.
Выглядел он соответственно: и веснушки, и белесые усики щеточкой, и очки, и блейзер, и худые сутулые плечи, и длиннющие рыжеволосые ноги в шортах и ярко-зеленых сандалиях. Густав рисковал пойти очень далеко и с приличным ускорением, однако, переглянувшись со счастливой чайковладелицей, Юлька передумала. Положительные моменты, без сомнения, имелись. Во-первых, мы еще, оказывается, ничего; мелочь, а приятно. Во-вторых, чайка — долгосрочная инвестиция: Марьянка была ребенком самодостаточным и креативным, как сама Юлька в детстве, новых игрушек с ее фантазией хватало черт-те на сколько, чуть ли не на два-три дня!.. в отличие от некоторых, а точнее, от разбалованного во младенчестве Славика (ну ничего, в лагере из него сделают человека). А в-третьих, в-главных, сэкономим на завтраке.
Снова обменявшись с дочкой взглядами опытных динамисток, Юлька произнесла умильно, мысленно давясь от хохота:
— Марьянчик, скажи дяде «спасибо», и пойдем. Нам пора кушать.
Прижав птицу к груди, Марьяна склонила головку набок и прощебетала еще умильнее, умничка, моя родная дочь:
— Спасибо.
— Прошу прощения, — отозвался безупречно запрограммированный Густав, или как его там. — Я как раз тоже собирался обедать. Если б я мог, я хотел бы предложить вам…
— Так вы можете или не можете? — засмеялась она, сокращая дистанцию.
Разумеется, он покраснел:
— Я не очень хорошо знаю ваш язык, простите.
— Ну, моего-то языка вы, допустим, вообще не знаете.
— Да? Значит, если я правильно понял, вы тоже не из этой страны?
— Юля.
Издеваться над ним по-настоящему она начала уже позже, ближе к десерту. Ресторанчик, куда ее привели охмурять, был не запредельно дорогой, но уютный и милый. Открытая площадка располагалась на спине огромного валуна, выровненной, конечно, однако столики и стулья все равно стояли неустойчиво, будто на корабле, и Марьянка в первые же пару минут рассыпала перец по столу и опрокинула бокал с аперитивом на массеновские шорты. Потом, правда, юная леди ускакала с чайкой в обнимку лазать по парапету, и Густав вздохнул было свободнее, наивный.
С площадки открывался вид на побережье, округлое и серебристое, сбрызнутое сдержанно- разноцветными каплями валунов, заштрихованное могучими стволами сосен, но для полной живописности, нашла что покритиковать Юлька, все же плосковатое. Впрочем, не исключено, что за пару-тройку, ну ладно, десяток лет здесь организуют скалы и горы, совсем как настоящие. Для этой страны природа никогда не была чем-то незыблемым, данностью, под которую надо подстраиваться, как раз наоборот — до глобального потепления они вовсю осваивали тайгу, поднимали целину и поворачивали куда-нибудь реки. Другое дело, что бренд «Соловки», равно как и Северное Безледное побережье целиком, все-таки по определению опирается на климат и природные богатства, а потому его создатели вынуждены косить под первозданность. Уже на расстоянии пары километров человеческое присутствие переставало бросаться в глаза, отели и лагерные корпуса ненавязчивого дизайна мило вписывались в пейзаж, парки удачно притворялись автентичными лесами, а вся прозаическая инфраструктура была засекречена со сноровкой службы, которая в этой стране по жизни поставлена неплохо.
— Знаете, Юля, я давно пытаюсь понять эту страну, — говорил умное Густав. — Мое руководство предлагает мне на выбор различные командировки, но я уже в который раз приезжаю сюда. В этой стране загадка, тайна. Один мой здешний знакомый, известный человек, утвержает, к примеру, что здесь нет и никогда не будет счастья.
— Они все так говорят, — кивнула Юлька. Пока что она его щадила.
— Мне кажется, дело в истории. Соловки… вы же знаете, что такое на самом деле Соловки? Такие вещи в любой стране стараются покрыть… похоронить забвением?
— Забыть. Есть такое слово.
— Да, да, конечно. А эта страна из своего преступления, своего позора делает имидж и деньги. Такое не совсем нормально. Это невроз, извращение, оно напоминает эксгибиционизм, извините.
— Не извиняйтесь, есть такое слово.
— Более того, — Густав понизил голос, под каковым предлогом придвинулся к ней ближе, а напрасно, — в этой стране с тех пор мало изменилось. Тут по-прежнему все за всеми следят. Половина населения сотрудничает с органами; да, в демократических странах это тоже так, но не так, не совсем. Здесь все на всех пишут доносы. Иногда им дают ход, чаще нет, но всегда могут дать, удобно.
— А вы, оказывается, конспиролог. Есть такое слово.
— Это правда, Юля. Потому у них всегда страх в глазах. Когда я посмотрел в ваши глаза, то сразу увидел…
— Как интересно. Что именно?
— Что вы не из этой страны.
Юлька глубокомысленно покивала:
— Да-да, понимаю… Густав, а вы уверены, что не видели перед тем мой паспорт? Не обижайтесь, мне самой не хочется подозревать хорошего человека, но, знаете, в этой стране…
Тут она и сорвалась с цепи, пустившись мочить его по-взрослому. Не то что бы он был в чем-то виноват или это доставляло ей удовольствие. Просто никогда она не умела по-другому, даже в юности никто из таких вот случайных, изначально не имевших ни единого шанса густавов не назначал ей второго свидания: первого вполне хватало, чтобы раскатать несчастного лузера тонким слоем по асфальту. До встречи с первым мужем Юлька всерьез опасалась, что так и будет всю жизнь раскидывать направо и налево мужские трупы, безо всякой радости или пользы, не идти же по ним вперед — этого она тоже категорически не умела. И хоть бы кто-то из них попробовал оказать ей пускай не достойное — какое- никакое сопротивление! Ни разу. Офигевали от неожиданности, падали штабелями и по-быстрому отползали из-под огня. Все как один.
Принесли десерт, и вернувшаяся к столу Марьянка, поглощая суфле с разноцветными вишенками, восхищенно слушала и набиралась ума-разума. Вечно Юлька учила детей своим примером не тому, чему надо. Свекрови где-то правы, заявляя в один голос, что она никудышняя мать.
На бледного потного Густава жалко было смотреть — кому угодно, только не Юльке. А нечего подкатываться, подкупать ребенка, нести с умным видом дикую банальщину и бессмыслицу. Давай, быстренько плати по счету, вспоминай о чем-то срочном и архиважном, поджимай хвост и спасайся
