бегством. Чего-чего, а проблемы избавиться от надоедливого поклонника у Юльки не возникало ни разу в жизни. Честно говоря, таковая проблема вообще казалась ей несколько надуманной.
Он уже лихорадочно осматривался по сторонам в поисках спасения. И надо же — углядел, дуракам везет.
— Юля, — заторопился, воспряв, — во-он там, за тем столиком, видите?., мой хороший друг, я вам о нем говорил. Если хотите, могу познакомить. Вы наверняка слышали его имя…
— Слышала, слышала.
Оборачиваться она гордо не стала. Частично краем глаза, фрагментарно в зеркальных очках на массеновской тенниске наблюдала, как у самого парапета, за столом, по величине компании составленным из двух сдвинутых столиков, жестикулирует, вещает и блистает известный писатель, поэт и публицист, моральный авторитет нации и прочая-прочая, великолепный Дмитрий Ливанов.
Густав уже предупредительно вскочил на ноги, заняв позицию высокого старта. Мечтает поскорее познакомить с лучшим другом, блин.
Между прочим, почему бы и нет? Очень даже.
О том, чтобы пообедать вдвоем с Лилькой, разумеется, и речи не было. Ливанов и не стремился. Наоборот: естественное на отдыхе желание одиночества и покоя быстро, ненормально быстро сменилось лихорадочной жаждой компании, тусовки, притянутой центростремительной силой и кружащейся по орбите вокруг единой точки — тебя, подтверждая, что ты все еще в форме, востребован, до сих пор кому-то нужен. Да и здесь, на Соловках, у него и в самом деле имелась чертова прорва старых приятелей и друзей, увидеться с которыми после длительного перерыва всегда было здорово. Компания собралась не слишком большая: когда сдвинули по-студенчески два столика на открытой площадке (персонал респектабельного ресторана косился, но Ливанову тут все было можно), еще даже остались свободные места.
— Скажи какую-нибудь гадость про счастье, — подначивала его Оля. — Вот оглядись как следует по сторонам, потом посмотри на меня своими честными глазами — и скажи!
Оля работала сначала вожатой, а затем надзирательницей в Сандормохе уже лет десять, лет десять назад Ливанов с ней и спал, так что теперь можно было совершенно спокойно дружить, пикироваться, тискать ее при полном взаимопонимании, сажать к себе на колени и т. д. Правда, последние нескольких пунктов, включая и т. д., он при Лильке не проделывал ни с кем.
— Счастье есть, — кивнул Ливанов. — Здесь — сколько угодно.
— Оно не может не есть, — подхватил Боря, соловецкий функционер первой волны. — Кстати, где? Почему не несут?
Лилька ерзала и качалась на стуле, и без того шатком на обтесанной кое-как поверхности валуна- гиганта. Как только взрослые разговоры выходили за рамки интереса к солнышкиной личности, внешности и делам, отцовская компания тут же начинала ее напрягать: нет, занять себя самостоятельно чертенок умел прекрасно, однако игнора не терпел по определению, Ливанов прекрасно ее понимал. Проблема вставала во всей красе каждый раз, поскольку со внелагерными детьми Лилькиного возраста на Соловках всегда было безнадежно глухо.
— Папа, я пойду, — величественно бросила она, искоса зыркнув на Олю (актуальных возлюбленных ему всегда удавалось скрывать от семьи, но прошлые и будущие вечно вызывали на себя такие вот взгляды). — Поиграю вон с той девочкой.
— Ага, — кивнул Ливанов.
Девочка с косичками, лазавшая по парапету, была вдвое младше, чем надо, но чертенок всем своим видом дал понять, что предпочитает даже такую подружку всей папиной сомнительной компании с Олей во главе. Впрочем, Лильке с ее жизненной потребностью доминировать, фокусировать на себе чужое внимание, на худой конец годились и младенцы: точно так же, как ему самому — ограниченные функционеры или глупенькие вожатые, а где прикажете брать других в этой стране?
И тут он увидел Юльку.
Юлька сидела за дальним столиком, яркая, неожиданно красивая в соломенной шляпке и коротеньком девичьем сарафанчике, загорелая, счастливая на вид. Та-ак, а это у нас кто? — с блеклым веснушчатым мужчинкой напротив нее Ливанову явно приходилось когда-то бухать, точнее он припомнить не мог, но, черт, до чего же банально тесен мир. Все банально, все предсказуемо, все было сотни тысяч раз, всю жизнь такие вот тараканы-альбиносы и возят чудесных смешных девчонок на Соловки. Муж, разумеется, мужей у нас в ассортименте. Вечно я бухаю с чужими мужьями и даже не догадываюсь об этом.
— Дим, ты чего? — Оля прицельно пнула его сандалией под столом. — С ума сойти, только что признал существование счастья, исторический момент!.. а сам сидишь такой смурной.
— В исторические моменты на душе всегда мерзко, — отозвался Ливанов. — В этой стране все устроено четко: либо история, либо нормальная человеческая жизнь. История у нас гораздо чаще.
Пользуясь Лилькиным отсутствием, ответно прижал под столом старую любовь (у нас же, кажется, была о-го-го какая любовь… или это не с ней?), Оля взвизгнула, Ливанов рефлекторно оглянулся на дочку: чертенок сидел на парапете в одиночестве, провожая глазами новую подружку, убежавшую к столу. К Юлькиному, между прочим; официантка как раз сгружала с подноса десерты. Похоже, будем дружить семьями, никуда не денемся.
— Историю надо приспосабливать к жизни, — сказал Боря. — В связи с чем у меня родился тост. За Соловки!
— За Соловки и Сандормох! — со значением подхватила Оля.
Все-таки бывших нельзя чересчур поощрять. Казалось бы, все давно проговорено, названо, инвентаризировано и отправлено на покой, а вот ведь рыпается еще, шевелится, готова в любой момент и далее по тексту. Ладно, я тут не один, я с ребенком: надеюсь, того, что у нее вместо ума, все-таки хватит это заметить.
За Соловки он, разумеется, выпил. Одна из немногих оставшихся в этой стране по-настоящему хороших вещей, стоящих того, чтобы за нее пить. До состояния, когда уже все равно, за что, Ливанов был твердо намерен не допускать ни в коем случае, ибо Лилька. Вообще, с этими случайными компаниями, старыми соловецкими связями, за которыми нет ничего, кроме общих воспоминаний, тоже чисто ситуативных, замешанных на иллюзорной ностальгии, восполняющей пустоту… короче, со всем этим надо завязывать. Я приехал с ребенком, я приехал работать: тоже малоосмысленные мантры, но если повторять их достаточно часто и в любом контексте, до всех потихоньку дойдет.
На Юльку он больше не смотрел.
— Соловки — лучшее месте на Земле, — сообщил великую новость, оценивающим прищуром озирая окрестности. — Нигде не работается так, как здесь. Я тут собираюсь дописывать эпическую трилогию в стихах, слышали, может?.. «Глобальное потепление».
С умным видом покивали все, даже функционер Боря, тоже мне, соловецкий эстет; ну, в интернет-то он лазит, наверное. Еще в столице, дорвавшись до сети, Ливанов обнаружил, что фрагмент из его мифической трилогии растаскали по нескольким тысячам ссылок, вынесли в топ самых обсуждаемых тем, прониклись, восхитились, препарировали, истолковали, обстебали, возмутились, ни хрена не поняли и т. д. В этой стране так и не научились как следует контролировать виртуальное пространство, хотя казалось бы.
— Почитай! — потребовала Оля.
— Брось, — отозвался Ливанов. — Ты же знаешь, не люблю цитировать из недописанного.
На самом деле он очень даже любил, и все об этом знали, и Оля тоже, но было не время и не место. Во-первых, с помощью стихов укладывают новых женщин, а не возвращают в исходное положение старых; старые ложатся сами, к тому же это всегда не те, кого хотелось бы. Во-вторых, в собравшейся тут компании никто категорически не мог оценить стихи хотя бы чуть-чуть иначе, нежели на наличие-отсутствие рифмы — честное слово, впору затосковать за Герштейном. А в-третьих, он все же не мог вот так, сразу. При всей своей не утраченной с годами техничности, врожденной способности к импровизациям и прочим буриме, для приличной, на уровне, версификации, в первом приближении похожей на стихи, требовалось-таки посидеть и подумать, покрутить, посочинять, дать толчок — прежде чем оно начнет вертеться и литься само. Озарений, когда рождалось, выстреливало и взлетало само сразу, вертикально, без разгона по полосе, с
