— Имеет право. Без его разрешения отсюда никто не уйдет. Ни ты, ни я.
— А почему тогда еще есть рэкет? Этот господин Софрон? И полковник?
— Потому что воля у нас, — объяснил Денис. — Знаешь такое слово?
— Да. Знаю. Это свобода. Президент Горбачев. Президент Ельцин. Перестройка.
Денис застонал, как от зубной боли.
— Свобода — это когда ты из зоны за проволоку выходишь. Вот тогда свобода. А воля — она везде воля. Воля, — он со странной гордостью хлопнул себя по груди, — вот где воля. Понял?
Адриан помотал головой.
— Нет. Не понял.
— Ну, возьми, к примеру, Африку какую-нибудь. Лев. Царь зверей. Знаешь, почему он царь? Потому что вольный. Захотел — налево пошел, захотел — направо. Жрать захотелось — поймал кого-нибудь в кустах и порвал в клочья. И нет над ним никакой власти. Он сам себе власть. Теперь понял?
Адриан задумался, потом спросил:
— А если какой-нибудь другой зверь? Он тоже бывает вольный?
Денис серьезно озадачился.
— Какой еще другой зверь? Козел, что ли, какой-нибудь? Так он на то и козел, что для него никакой воли не бывает. Свобода вполне даже может быть. Легко. Свобода — это для козлов. Ее спокойно отнять можно. Посади козла в клетку — он уже не свободный. Выпусти — он опять свободный. А лев — он без воли не может. Это для него как воздух.
— А если льва посадить в клетку?
Денис серьезно поводил перед лицом Адриана пальцем.
— Для львов клеток нет. Нельзя для льва клетку сделать. Убить можно. Запереть нельзя. Лев — везде лев.
Адриан не сдавался.
— Хорошо. Вот мы здесь. Это тюрьма. Да? Вот этот старый человек, у которого мы были. Ты хочешь сказать…
— А ты что, сам не видишь? Он палец поднимет — вся зона в снег ляжет. И без разницы ему, есть кругом колючка или нет. Потому что не существует для него закона, кроме того, который он сам для себя признает. Для вольного человека, как для того льва, есть только собственный закон. А на остальное он чихать хотел. С водокачки.
Философскую дискуссию прервал вошедший в дверь полковник Таранец. Он был заметно встревожен.
— Плохо дело, хлопцы, — сообщил он. — Большая буза. Три барака уже подтянулись, да еще Софрон со своими крикунами. Надо что-то делать. Денис, беги в седьмой. Если Кондрат не наведет порядок, с минуты на минуту сюда войдут. Караул их не сдержит.
Глава 50
Капитуляция полковника
Заполнившие полковничий кабинет люди не обращали на Адриана никакого внимания. Они всего лишь пристроили его в угол, где рядом с американцем уселись на корточки два очень сильно небритых человека с крючковатыми носами. Они внимательно следили за происходящим, время от времени перебрасываясь гортанными репликами на неизвестном Адриану языке. А вокруг разряжалась накаленная вначале обстановка. Уже успели съездить по физиономии неистовому Софрону, требующему немедленно передать американца и принадлежащие ему несметные сокровища ограбленному ворами народу. Уже сцепились у двери двое, и выбитый из руки одного из них нож сиротливо валялся посреди комнаты. Табельный пистолет Таранца, выхваченный им при появлении в кабинете гостей, был возвращен в кобуру, которая переместилась на оконный шпингалет, вне пределов прямой досягаемости. Куривший у двери Семен Огонек время от времени высовывался наружу и что-то выкрикивал. Доносившийся с улицы гул сотен голосов от этих выкрикиваний то затихал, то, напротив, перерастал в грозный рев.
— Господин полковник, — вкрадчиво говорил невероятно худой человек, протягивая к Таранцу покрытые синей вязью татуировки руки, — господин полковник, мы же не просто так, мы с понятием. Давайте посчитаем бараки. Давайте прибавим ваших. — Он загнул еще один палец. — Видите, сколько получилось. И все хотят кушать…
— Товарищи! — снова взвился побитый Софрон. — Товарищи! Не слушайте его! Надо не бараки считать, надо людей считать. В котельной тыщи людей на полу валяются, как скотина, а в московском бараке всего шестьдесят два жируют. И опять сколько им, столько и нам? До каких пор Москва будет всех грабить?
Татуированный повернул голову и брезгливо поморщился.
— Еще вякнешь, Софрон, вышибу отсюда. Тут серьезный разговор. А ты крысятничаешь. Что про нас господин полковник подумает? — В голосе его проявилась чуть заметная усмешка. — Подумает, что мы базарить пришли? А мы пришли серьезно перетереть. Договориться по понятиям. Ты, Софрон, все рвешься делить. А мы пока что только складываем. Правильно мы складываем, господин полковник?
— Когда ты, Веревкин, — мрачно произнес Таранец, — толкался тут насчет шанцевого инструмента, ты тоже вот так складывал. Я тогда тебе объяснил вроде, что инструмент — он все же государственный, и за так просто никто тебя к нему допустить не может. И ты тогда хоть и орал, как резаный, и ножками сучил, и пену изо рта пускал, а все же, в конце концов, сложил правильно. Только от твоего сложения никакого результата я не увидел. Как пайки и другое всякое довольствие за якобы аренду теперь уже твоего инструмента получать — так ты тут как тут. А вот почему после всех твоих сложений это самое довольствие неизвестно кому достается, это вопросик такой, Веревкин. Я что-то не вижу, чтобы из твоих правильных сложений потом правильное деление получалось. Да и самого инструмента я давненько в зоне не наблюдаю. Куда-то он подевался странным образом.
— Показать? — истерично выкрикнул Веревкин. — Показать? Показать тебе, господин полковник, шанцевый инструмент?
Он рванулся было к столу Таранца, но был перехвачен несколькими парами рук и затих у стенки. Его место в центре комнаты занял другой, с обвислыми рыжими усами и блестящей в свете лампы лысиной.
— Мы, гражданин начальник, — заворковал лысый, проглатывая окончания слов, — просто поговорить пришли. Потому как народ, — он кивнул за окно, — шибко сильно взволновался. Опасается народ. Зима наступила, время холодное и голодное. Для пополнения сил народу бацилл не хватает. Шамовки в смысле. А тут, гражданин начальник, параша прошла, что кое-каким имуществом нашим…
Упоминание об имуществе полковнику явно не понравилось, и он перебил лысого:
— Это где же здесь твое имущество, Коновалов? Твоего имущества — нары да ватник. Да полтонны металлолома в промзоне. А больше я твоего имущества что-то не упомню. Нету больше у тебя никакого имущества. Склад — он пока что государственный. Хоть ты на него и косился.
— …Параша прошла, что кое-каким имуществом нашим, — продолжил Коновалов, проигнорировав вмешательство Таранца, — хотят попользоваться. Американец, — он мотнул головой в сторону Адриана, — специально приехал. И у нас шибко большое беспокойство есть. Как бы тут за нашей спиной кто-нибудь не попользовался. Митя вон уже складывать нацелился. А я бы так хотел, чтобы вы, гражданин начальник, нам растолковали — что к чему. Зачем эти бумажки понадобились, да для чего такого особенного. Может, мы зря тут шум устроили. Может, они и не стоят ничего. Тогда мы выйдем к народу, растолкуем — так, мол, и так, расходитесь, братцы, ловить нечего. Только с нами шуточки шутить не надо. А то ежели народ сейчас разойдется, а потом окажется, что ошибочка вышла, нам же придется отвечать. И Мите, и мне. Да и Софрону может боком выйти. Чтобы мы потом к вам, гражданин начальник, не заходили лишний раз, не тревожили без нужды. Стрелки-то перевести — большого ума не надо, а не хотелось бы. Вот такая у нас, гражданин начальник, есть к вам очень большая просьба, и шибко хочется услышать ваши, гражданин начальник, ответственные слова.
По всему было видно, как не хочет полковник Таранец признаваться, что в загадочной истории с бумагами понимает никак не больше любого самого дурного зэка. Первым делом потому, что негоже вот так уж ронять авторитет руководства. А во-вторых, потому, что никто из собравшихся в кабинете этому в жизни не поверил бы. И явная несознанка могла бы привести к очень и очень нежелательному личному результату. Но при этом Таранец отчетливо осознавал, что любая выданная на публику брехня неминуемо повлечет за
