Когда ветер менял направление и начинал дуть с моря и тени от неровностей на пляже образовывали причудливую сеть, наброшенную на песок, они шли купаться и купались до тех пор, пока не садилось солнце. Потом они ужинали, гуляли по поселку и проводили недолгий вечер у костра.
Слесарь из Архангельска, видя, какую праведную жизнь ведут его соседи, проникся снова доверием к ним и вообще ко всем журналистам и стал вести длинные разговоры. Он говорил о том, что молодежь сейчас быстро взрослеет, что авторитет родителей упал и держится лишь на ремне, но ремень можно применять до определенного возраста, например, свою дочку он выпороть уже, к сожалению, не может, а очень следовало бы: на уме одни гулянки да наряды, и во многом виноваты газеты, книги и кино, которые рассказывают про «все как есть, до постели», и молодежь про запретное узнает гораздо раньше, чем следовало бы, а отсюда и потеря уважения и священного трепета ко всему. Например, его дочка ни шить, ни стряпать, ни стирать не умеет и не стремится научиться этому, но уже три раза заявляла, что выходит замуж, и каждый раз это был другой человек, которого и человеком-то назвать трудно, сопляк, да и все.
Слесарь был неторопливый, хозяйственный, и вид у него был такой же чинный, серьезный, как у старого мастерового из горьковских пьес. Он очень нравился и Глорскому и Кутищеву. И вообще им здесь все нравилось: и море, и пляж, и неторопливый добропорядочный ритм жизни поселка, и здешние люди, так не похожие на суетливых, нагловатых людей больших курортов.
– Ну как? Идет дело? – спрашивал Кутищев, когда они, застегнув изнутри вход палатки, ложились спать.
– Идет, старик, идет. Еще как идет… Есть уже основной план, большинство образов. Да, жить, старик, надо только так… Я бы здесь жил до бесконечности…
Утомленный длинным днем, он быстро засыпал.
– Спишь? – спрашивал Кутищев.
– Ага…
Предвестником выходного нашествия был молодой парень на новеньком мотоцикле «Ява». Он ворвался в лесок поздно вечером в пятницу, полыхнул по кустам светом фар и облюбовал себе дерево вблизи палатки Глорского и Кутищева. В отблесках костра слесаря из Архангельска было видно, как он привязал веревкой свой мотоцикл к дереву за руль, как козла за рога, потом повозился у багажника, очевидно выпил, потому что было слышно, как он довольно крякнул, захрустел огурцом, и побежал к морю. Оттуда вскоре донеслось довольное рыготание и плеск воды. Вернувшись, мотоциклист повалился прямо в траву возле своего мотоцикла и сразу же захрапел.
Утром, проснувшись, Глорский и Кутищев увидели, что все пространство вокруг них уставлено мотоциклами, автомобилями, палатками. Лесок превратился в шумный цыганский табор. Расхаживали мужчины в длинных трусах, вбивали колья, подкручивали, подвинчивали, прилаживали. Женщины в халатах и без халатов уже хлопотали возле примусов, газовых плиток, разжигали костры С десяток мужчин, объединившись в кооператив, сооружали из чего бог послал туалет. Плакали дети. Все имели озабоченный, почти несчастный вид, и поэтому было очень похоже, что здесь остановились обездоленные беженцы. Впечатление усилилось после приезда двух мощных военных грузовиков. Едва машины остановились, из кузовов посыпались с гомоном десятки людей, попутно выбрасывая рюкзаки, посуду, сумки, стулья. Кто-то выбросил даже перину. Вся эта орава с криком кинулась искать место. Грузовики ревели и стреляли синими клубами.
Часам к десяти лагерь угомонился, возникли первые симпатии и антипатии, на траву выставлялись бутылки, закуска, появились карты, кто-то неуверенным голосом затянул «Из-за ост-ро-ва на стре-жень…», смущенно умолк, но его сразу поддержало несколько голосов. Про море как-то забыли.
– Пошли искупаемся?
– Ага…
Друзья застегнули палатку и пошли на пляж. Пляж было не узнать. Все усеяла масса людей, которая тоже жевала, пила, резалась в карты, плевалась косточками. Глорский и Кутищев с трудом нашли свободное место для своего матраца. Глорский достал было блокнот, но тотчас вынужден был его спрятать, так как привлек всеобщее внимание.
– Студент! Эй, студент! – обратился к нему щербатый парень из соседней компании, уже изрядно под градусом. – Брось ты эту науку! Наука не волк, в лес не убежит. Иди к нам водочки выпей. Небось не на что водочки-то выпить?
– А и в самом деле! – сказал Глорский Кутищеву. – Давай устроим выходной. – Он сунул блокнот под матрац и присоединился к компании.
Это оказались хорошие ребята, рабочие одного из краснодарских заводов. Глорский сразу нашел с ними общий язык. Через полчаса он был уже со всеми на «ты», показывал карточные фокусы, рассказывал, как в тайге охотился на медведя. В общем, покорил всю компанию, и даже щербатый парень не обижался, когда он обучал его девушку пить «на брудершафт». Сбегали еще за водкой, Глорский в свою очередь выставил от себя три бутылки вина, чем окончательно покорил краснодарцев.
– А ты не студент, – сказал щербатый парень, который все же постепенно стал обижаться, так как его девушка переключила все свое внимание на Глорского.
– Я бродячий фокусник-иллюзионист. Хотите, сейчас исчезну, и не найдете хоть до самого вечера?
– Хотим! – закричала компания, и только щербатый парень сказал:
– Это и я так могу. Уйду в горы – и ищи свищи.
– Нет, я по-честному. Закройте глаза, сосчитайте до шестидесяти и ищите.
– Давай не тяни резину! – Компании уже надоели карты и хотелось новых развлечений.
– На пять бутылок вина, – жестко сказал щербатый. Его девушка уже не сводила с Глорского влюбленных глаз.
– Нет! Пожалеем бедного студента! – Девушка щербатого захлопала в ладоши. – На поцелуй! Если мы его находим, он целует всех нас!
– Тоже мне нашли удовольствие, – проворчал щербатый. – Я, например, пошел купаться. – Он потерял к игре всякий интерес.
