«Черт» было излюбленным ругательством Риса. Оно звучало непривычно в устах маленького ребенка, и я всегда вздрагивал от неожиданности, услышав его, хотя уже в какой-то степени привык. Посторонние же люди при звуках зычного проклятия в устах Риса буквально окаменевали на глазах.
– Прекрати ругаться!
– Почему она их не сварила? – вопил между тем Рис. – Это она нарочно!
На шум из сарая, где повизгивал поросенок, прибежала Анна Васильевна и ахнула, увидев разукрашенное лицо Риса:
– Сыночек ты мой! Да как же это тебя угораздило! Давай я тебя фартучком вытру.
Рис уставился на нее взглядом удава.
– Почему яйца сырые?
– Ах ты, господи! – даже испугалась старушка – Я не знала, сыночек, что ты любишь вареные. Я бы сварила. А мы всегда сырые едим. Сырые-то они полезнее. Через желудок быстрее проходят.
– Мне не нужно быстрее!
– Так я их, сыночек, сварю. Потерпи, я мигом.
– Не нужно мне никаких «мигом»!
Рис надул губы.
– Да что же ты такой разобидчивый…
– Картошка нечищеная, масло постное, мороженого нет… Хоть какао-то будет?
Анна Васильевна была настолько поражена этими словами, что выпустила кастрюлю с фасолью, которую держала в руках.
– Ванной нет, – продолжал Рис критику деревенской жизни. – Даже унитаза нет – тащись в кусты.
Только тут Анна Васильевна пришла в себя.
– Да зачем же это, сыночек, в кусты? Уборная у нас чистенькая, вчерась ее всю выскоблила, газеток нарезала. Вон она, сыночек, ходи на здоровье, только поаккуратней, не упади в дырочку.
– Газетки, – хмыкнул Рис. – Как будто нельзя было положить туалетной бумаги.
– У нас не продается, – виновато ответила старушка.
– Надо было съездить в город, – нравоучительно заметил мой сын.
– Закругляйся, – сказал я.
Рис быстро глянул на меня.
– Так, значит, пирожного не будет? – уточнил он.
– Я тебе, сыночек, пирог с малиной испеку, – торопливо сказала Анна Васильевна. – Мои пироги на весь кордон славятся. Такие сладкие да сдобные, что пальчики оближешь. Когда печешь, так от ос отбою нету… Анадысь пекла, так со всей округи послетались. Вожусь у печки, а надо мной туча тучей… Соседская собака мимо пробегала, так они ее…
– Значит, не будет? – еще раз спросил Рис.
– Значит, не будет, – сказал я.
– Тогда… – начал Рис и, сделав паузу, торжественно закончил: – Я эту ерунду есть не буду!
Мы с Анной Васильевной немного помолчали, обдумывая эти слова. Наконец старушка, видно, решила, что называть сало, яйца и молодую картошку ерундой непростительно даже для ребенка, и обиженно поджала губы. У меня же от такой наглости по спине забегали мурашки.
– Не будешь?
– Не буду!
– Ладно, – сказал я. – Иди тогда погуляй, а я пока расправлюсь с этой «ерундой». Только, чур, потом не обижаться.
– Не обижусь, – заверил Рис, и с важным видом вышел из-за стола.
Я пригласил Анну Васильевну разделить со мной завтрак, и она, для видимости поотказывавшись, присела на край лавки.
– Вы уж не обижайтесь на этого нахала, – стал я извиняться за своего сына. – Просто он привык к определенной пище и к городским удобствам.
– Разбитной паренек, видно, профессором будет, – польстила мне Анна Васильевна.
– Очень уж любит сладкое.
– Говорят, сладкое мозги питает.
– Так-то вообще он хороший ребенок, только один существенный недостаток: считает себя умнее взрослых.
– Оно неизвестно еще, плохо это аль хорошо.
– И чересчур нахальный.
– Я так скажу, сынок. Как понимаю. Человек животным родится. Зверем неразумным. А уж потом из него человека люди делают. Каким сделают, таким и будет. А зверь и добрым, и злым бывает, каким его бог
